– Я вырос, понимая, что должен защищать себя сам, амиго. Моими своеобразными школами были улицы, а учителями – здоровенные негры, которые любили бить иммигрантов по голове. Дурная привычка, понятно, но хорошо объясняет, почему я так часто держу руку в кармане. Но там нет пистолета, никогда!
– По-видимому, этого вам и не нужно, – проговорил Тривейн, взглянув на стоявшего у стены молодого человека, который не вынимал руки из кармана. – Этот парень – просто карикатура.
«А ты-то, Тривейн!» – подумал человек у стены.
– Эй, ты! – сказал ему де Спаданте. – Пошел вон! Это приятель кузена... Они так молоды, так преисполнены ко мне сочувствия, что я могу поделать? Уходи! Оставь нас одних.
– Конечно, мистер де Спаданте! Как скажете! – Молодой человек вытащил из кармана руку: в ней оказалась коробочка с леденцами. – Не желаете ли, мистер Тривейн? – спросил он.
– Нет, благодарю вас...
– Пошел вон! О Господи, эти дешевые леденцы. Дверь закрылась, и де Спаданте зашевелился, поудобнее устраивая свое огромное тело среди подушек.
– Ну что, – спросил он, – теперь поговорим?
– Я, собственно, для этого и прилетел, – ответил Тривейн. – Только хотел бы, чтобы разговор занял как можно меньше времени. Мне хочется услышать все, что вы имеете мне сказать, и я хочу, чтобы вы выслушали и меня!
– Не следовало бы вам быть таким самонадеянным. Об этом, знаете, говорят многие... А я отвечаю обычно, что мой дорогой амиго Тривейн совсем не такой... Просто он практичен и не тратит понапрасну слов...
– Я не нуждаюсь в вашей защите.
– Кое в чем нуждаетесь, – перебил его де Спаданте. – В помощи, например.
– Я здесь лишь с одной целью, – продолжал Тривейн, – я хочу, чтобы вы оставили в покое Пола Боннера. Вы можете держать под контролем ваших собственных ястребов, де Спаданте, заставляя их делать и говорить то, что вам выгодно. Но лучше вам не попадать под перекрестный допрос, который мы устроим. Вы правы, лишних слов я не трачу. Однажды ночью вы угрожали, а затем избили некоего конгрессмена на площадке для гольфа в Чеви-Чейз. Тот, кто видел это, рассказал о случившемся мне и майору Боннеру. А ведь это физическое насилие, и майор, разумеется, должен был иметь это в виду. Затем вас видели в тридцати пяти сотнях миль оттуда, вы следовали за мной до Сан-Франциско. У нас есть этому доказательства. Так что у майора Боннера были веские причины опасаться за мою жизнь... Но кроме этих неопровержимых фактов, есть еще кое-что... Как могло случиться, что такой человек, как вы, наносит физическое оскорбление конгрессмену Соединенных Штатов и остается безнаказанным? Избить лишь за то, что конгрессмен посмел упомянуть некую самолетостроительную компанию? И еще. Почему вы последовали за мной в Калифорнию? Почему преследовали моего сотрудника на рыбацкой пристани? Зачем? Хотели напасть на него? Что вас связывает с «Дженис индастриз», де Спаданте? На суде эти вопросы будут обязательно подняты, потому что уверен – есть связь всех этих фактов с вашей попыткой убить Пола Боннера в ту субботнюю ночь... Теперь я знаю намного больше, чем знал, подлетая к аэропорту Даллеса. Вы человек конченый, де Спаданте, слишком уж вы наследили. Вы просто никому не нужны!
Марио де Спаданте, прищурившись, с ненавистью смотрел на Тривейна. Однако голос его оставался спокойным, хотя и слегка дрожал.
– 'Нужны'... Кажется, это ваше любимое слово? Все мы... не нужны...
– Не будем устраивать социологические дискуссии. Вы не очень хороший оратор...
– Даже ваши оскорбления, – пожал плечами де Спаданте, – не задевают меня, амиго... И знаете почему? Да потому что вы обеспокоены, а когда люди волнуются, они всегда грубят... А я... я опять-таки намерен помочь вам...
– Может, и так. Сомневаюсь только, что добровольно!
– Итак, об этом солдате, – продолжал итальянец, когда Тривейн замолчал. – Забудьте его! Не будет никакого судебного процесса. Этот майор уже покойник, поверьте мне на слово... Возможно, пока еще он дышит, но он человек конченый! Забудьте о нем, и все! Ну, а теперь поговорим о хорошем... Как я уже сказал, у вас много проблем, но ваш друг Марио уверен, что никто не воспользуется ими, чтобы оказать на вас давление!
– О чем вы говорите?
– Вы много работаете, Тривейн, и большую часть времени проводите вне дома... Эндрю выпрямился в кресле.
– Ты что, угрожаешь моей семье, грязный сукин сын? Попробуй только! Запомнишь, скотина, до конца своих дней! Даже не думай! Ты животное! Президент дал мне все гарантии! Да стоит мне позвонить, и тебя упекут к черту на рога...
– Все, баста! Заткнись! – крикнул де Спаданте, прижав к животу руку, так громко, как позволяло ему его состояние, и тут же успокоился. – Замолчите! – продолжал он. – Вы не имеете права так со мной говорить. Подобный тон в этой комнате не уместен. Я уважаю хозяина дома, его детей и братьев... Если кто и животное, так это ваш солдат, Тривейн, – он, а не я.
– Вы сами заварили эту кашу, – ответил Тривейн. – Я же просто хотел убедиться в том, что вы знаете свое место. Но поскольку вы переходите дозволенные границы, то человек с Пенсильвания-авеню уже принял соответствующие меры. И он не имеет ничего общего с вашей шайкой!
Марио проглотил обиду и, тщетно пытаясь скрыть гнев, произнес дрожащим голосом:
– А как насчет Оджи де Спаданте? Тут никаких мер не принято, не так ли? Еще бы, ведь Оджи тоже никому не нужен!
Тривейн посмотрел на часы.
– Если у вас есть что сказать – говорите...
