Нет, так дальше продолжаться не может! Он должен положить этому конец. Нельзя оставаться простым свидетелем катастрофы, не заявив о том, что стало ему известно, не объяснив стране, что на самом деле произошло.
Страна же была в панике. Да что страна – весь мир испытывал нечто подобное. Ему одному не погасить всеобщей истерии, не докричаться, пусть даже голосом, полным боли, это он хорошо понимал.
Но знал Тривейн и другое: его реакция будет иной. Она отличается от реакции Филис и детей – сына и дочери. Этих растерявшихся, смущенных стражей будущего.
Первой новость узнала дочь. Они с братом по случаю каникул были как раз дома. Пэм занималась рождественскими подарками, а Стив делился впечатлениями от первого учебного семестра с друзьями. Энди и Филис сидели внизу, в кабинете, обсуждая планы на праздники.
Филис настаивала на Карибских островах. Прекрасные места, тепло. Энди может наконец отдохнуть на берегу своего любимого океана, поплавать под парусом. Пусть легкий океанский бриз проветрит ему мозги, выдув боль и ярость. Пни снимут дом в Сен-Мартине. Их деньги, о которых столько говорили и вокруг которых было столько шума, пойдут на залечивание ран.
Дверь в кабинет оставалась открытой, откуда-то доносился шум пылесоса: у Лилиан тоже свои предпраздничные заботы.
И вдруг оттуда, сверху, раздались истерические рыдания, крики. Дети звали отца и мать, хоть кого- нибудь!
В одно мгновение одолев расстояние между кабинетом и гостиной, Эндрю ворвался туда. Пэм в слезах стояла посреди комнаты, с глазами, полными ужаса.
– Господи, Пэм, что случилось?
– Боже мой, Боже мой! – рыдала Пэм. – Разве ты не знаешь?
– О чем?
– Включи радио. Позвони кому-нибудь. Его убили!
– Кого?
– Президента, президента убили!
– Господи... – едва слышно выдохнула Филис, вбежавшая вслед за мужем. Энди инстинктивно прижал ее к себе. Слова были лишними. Оба сердцем чувствовали весь ужас, всю глубину трагедии, скрывавшихся за поверхностью слов.
– Но почему, почему? – продолжала рыдать Памела.
Эндрю легко отстранил жену и мягко, но настойчиво подтолкнул ее к дочери. А сам бросился к телефону.
Никто ничего толком не знал, все повторяли одну и ту же скупую информацию об убийстве – нелепом, невероятном. Почти все номера в Вашингтоне, которые знал Тривейн, оказались занятыми. Те немногие, кто отозвался на его звонки, не могли беседовать: правительство Соединенных Штатов должно было функционировать. Следовало любой ценой спасти общество.
На радио и телевидении отменили рекламные и коммерческие программы, по всем каналам растерянные, подавленные обозреватели излагали свои версии происшедшего. Некоторые с трудом сдерживали рыдания, в голосах других звучала неприкрытая ярость, эхом отдававшаяся в сердцах притихшей аудитории, прорываясь проклятиями убийце. В некоторых студиях «совершенно случайно» оказались третьеразрядные политики, комментаторы, историки, готовые тут же предложить онемевшим от ужаса, сбитым с толку слушателям, жаждущим хоть каких-то слов успокоения в момент величайшего напряжения, свои многословные и пустые объяснения, рассуждения и увещевания.
Тривейну удалось наконец поймать небольшую радиостанцию, обладающую, как ему показалось, чувством некоторой ответственности за выпускаемое в эфир. Он быстро настроил на ее волну все радиоприемники в доме и пошел в комнату дочери, надеясь найти там Филис. Пэм о чем-то говорила с Лилиан: теперь плакала служанка, а девочка, стараясь ее успокоить, понемногу успокаивалась и сама.
Закрыв осторожно дверь н комнату дочери, Эндрю отправился в спальню. Филис сидела у окна, не спуская глаз с водной сини, серебрящейся и переливающейся в лучах заходящего солнца. Понемногу смеркалось.
Эндрю опустился на ковер у ног жены. Филис взглянула на мужа, и он понял: она знает, что он собирается делать. И она от этого в ужасе.
Стив Тривейн возился с камином. Перепачкавшись золой, он отложил в сторону кочергу и опустился передохнуть на стоявшую рядом скамеечку. «Никому и в голову не пришло растопить камин», – подумал он с некоторым раздражением. Он смешал щепки с почти прогоревшими поленьями и рассеянно поднес к ним зажигалку, не думая о том, что может обжечься или испачкаться.
Он был один. За спиной тихо работал телевизор. Стив изредка поглядывал в его сторону, чтобы не пропустить новых сообщений, если они появятся.
Вице-президент Соединенных Штатов только что поклялся на Библии. Теперь он стал самым могущественным человеком в мире. Он стал президентом.
Старикашка!
Все они старикашки. Дело даже не в возрасте, не в датах их рождения. Старые, уставшие лгуны.
– Молодец, что развел огонь, – спокойно проговорил Эндрю, входя в комнату.
– Угу, – буркнул Стив, не оглядываясь. Ему не хотелось встречаться глазами с отцом, и возня с камином сейчас была на руку. Внезапно он поднялся и пошел к выходу.
– Ты куда?
– Прогуляюсь. Ты против?
– Нет, конечно. Трудно сейчас найти себе занятие. Кроме, пожалуй, размышлений.
