Выйдя из здания суда, он оглянулся на военных, сопровождавших его, и поискал глазами коричневый седан, который должен был увезти его обратно, в камеру. Однако машины не было. Вместо этого к Боннеру подошел незнакомый сержант в новенькой форме и сияющих ботинках.
– Пожалуйста, следуйте за мной, майор.
Автомобиль, ожидавший их на тротуаре, оказался бежево-перламутровым лимузином, над которым развевались на декабрьском ветерке два флага: по одному с каждой стороны кабины. Боннер легко распознал четыре золотых звезды на красном поле полотнища.
Сержант распахнул заднюю дверцу, приглашая майора сесть в машину, но тут на них со всех сторон набросились газетчики, засыпая Боннера вопросами и ослепляя его вспышками фотокамер. Полу не пришлось ничего объяснять: они сами мгновенно узнали генерала, сидевшего в глубине лимузина. Это был председатель Объединенного комитета начальников штабов Соединенных Штатов.
Генерал не шелохнулся и не ответил на приветствие Боннера, когда тот сел с ним рядом. Он смотрел прямо перед собой, на стекло, разделяющее водителя и очень важных пассажиров.
Сержант, пробившись сквозь толпу репортеров, сел за руль. Автомобиль тронулся с места: сначала медленно, разгоняя гудками запрудившую дорогу толпу.
– Этот небольшой спектакль был заказан заранее, майор, – отрывисто проговорил генерал, по- прежнему не глядя на Боннера. – Надеюсь, он вам понравился.
– Судя по тону, вам он совсем не нравится, сэр. Генерал – старший по чину – бросил беглый взгляд на майора и снова отвернулся. Потом потянулся к карману на дверце автомобиля и достал оттуда конверт.
– Второй приказ, который я получил, – передать вам лично этот конверт. Этот приказ точно так же мне неприятен, как первый. Все – отвратительно!
Он передал конверт майору, тот смущенно поблагодарил. По штампу в левом верхнем углу Боннер понял, что послание поступило из министерства армии, а не из Объединенного комитета начальников штабов. Надорвав конверт, Боннер извлек страничку с текстом – копию письма из Белого дома министру армии, подписанную президентом Соединенных Штатов.
Фразы были лаконичны и четки и не оставили никакой возможности ошибиться; писавший был в ярости.
Президент давал указание министру армии немедленно положить конец всем безосновательным обвинениям в адрес майора Пола Боннера. Предписывалось присвоить Боннеру чин полковника и в течение месяца перевести в военную академию для соответствующей переподготовки. По завершении переподготовки в академии – через шесть месяцев – полковник Боннер должен быть прикомандирован к Объединенному комитету начальников штабов в качестве офицера связи.
Боннер медленно вложил письмо в конверт и молча выпрямился на сиденье рядом с генералом. Устало закрыв глаза, он подумал об иронии всего происходящего.
И все же он оказался прав. Вот что самое главное.
Теперь он вернется к своей работе.
Что, собственно говоря, знают эти бобры?
Тем не менее он чувствовал странное, совершенно непонятное беспокойство. Может быть, из-за внезапного повышения? Прыжок сразу через две ступеньки. Невероятно, но события странным образом совпали с тем, что сказали ему тогда, на скользком склоне в Коннектикуте. Они совпали со словами, результатом которых стала разодранная в клочья кожа и смерть.
Но лучше всего не думать об этом. В конце концов, он профессионал.
А наступало время профессионалов.
Йан Гамильтон ласково потрепал по мокрой шерсти своего ретривьера. Огромный пес только что проделал путь по покрытой снегом тропинке и обратно, чтобы принести брошенную хозяином палку, и теперь преданно смотрел ему в глаза, ожидая похвалы.
«Прекрасное воскресное утро», – подумал Гамильтон. Еще десять дней назад он не был уверен, что сможет продолжить свои любимые воскресные прогулки, а уж тем более на берегу озера Мичиган.
Теперь все изменилось. Страх ушел, вернулась привычная бодрость, а вместе с ней и чувство уверенности в завершении начатого. Какая ирония судьбы! Единственный человек, которого он боялся, единственный, кто действительно мог всех их уничтожить, сам ушел с поля боя.
Или не сам?
Не важно, главное, что стратегия, которую предложил он, Гамильтон, сработала. Арон Грин чуть не упал со страху в обморок, Армбрастёр в панике заговорил об уходе в отставку, Купер... Ах, этот бедный, загнанный в угол, лишенный воображения Купер удрал в свои вермонтские горы, взмокший от ужаса.
И только он, Йан Гамильтон, продолжал держаться.
Честно говоря – прагматически говоря – он чувствовал свою безопасность, причем гораздо глубже, чем другие. Потому что знал: единственное, что надо делать, – ждать, пока Тривейн представит «сокращенную» версию своего доклада. Как только это случится, кто примет, кто может принять решение, позволяющее ему представить доклад в первоначальном виде? Да никто! Его одежда к этому времени будет уже гореть сверху и снизу с двух сторон. Тривейн окажется в ловушке – из-за компромисса, на который пошел, и нужды правительства в равновесии.
По крайней мере, так считает Уильям Хилл.
Большой Билли. Интересно, догадывается ли он, какую огромную роль – разумеется, не зная об этом, – сыграл он в развитии «Дженис индастриз»? Если бы догадался, без сомнения, лишил бы себя жизни. И все же это так: огромная ответственность за происходящее лежит на после Хилле. За все годы работы в Вашингтоне Гамильтон пристально приглядывался к нему. Оба они были советниками президента, правда, Хилл был старше, и Гамильтон не раз вчитывался в его слова, изъятые из протокола. Он помнил совет Билли президенту Эйзенхауэру по поводу кризиса «У-2» в Париже – в результате была отменена встреча в верхах. Гамильтон сочувствовал старику, когда Макнамара сумел убедить Кеннеди, что суждения Хилла касательно Берлина ошибочны, – результатом стала Берлинская стена. Он содрогнулся; когда эти маньяки из Пентагона убеждали сбитого с толку, податливого Никсона в том, что «проникновение» в Камбоджу
