– Я, конечно, очень уважаю тебя, папа, но поставь на предохранитель и жди, пока у тебя в поле зрения что-то не появится. Одного шороха мало.
– Я тоже уважаю тебя, мой мальчик, но тогда придется делать много дел сразу. – Юревич заметил тревогу в глазах сына. – А вообще-то, ты, пожалуй, прав. Я споткнусь, упаду, и произойдет взрыв. Я знаю, так бывает. Поэтому повинуюсь.
– Благодарю, – ответил сын и резко обернулся.
Отец был прав: сзади послышался какой-то звук. То ли сучок треснул, то ли ветка хрустнула. Он спустил предохранитель.
– Что это? – заволновался Юревич.
– Ш-ш, – прошептал сын, всматриваясь в просвет между мохнатыми заснеженными деревьями, но, ничего не заметив, вернул предохранитель в исходное положение.
– Ты тоже слышал, да? Значит, это не только мой стареющий слух. – Взгляд Юревича загорелся.
– Мы услышали бы свист, выйди они на зверя. – Сын опустил ружье.
– Это грубое нарушение, – сказал Юревич, притворившись рассерженным. – Егеря клялись, что будут гнать зверя в этом секторе леса, у озера, но там ничего нет. Вот почему я уверен, что они пошли в ту сторону, откуда доносится шум.
– Снег тяжелый в этом году, – предположил сын, – возможно, ветки гнутся и ломаются под его тяжестью. Это мы и услышали.
– Пусть так, но свиста-то так и не было. Они не вышли на тропу, черт побери! – сказал Юревич.
Раздались еще три отдаленных выстрела.
– Возможно, они что-то заметили, – заговорил Николай. – Сейчас мы услышим свист.
И они услышали. Но не свист. А панический крик, долгий и отчетливый. За ним последовал еще один, более истеричный, стоявший в воздухе до тех пор, пока эхо многократно не усилило его, раскатившись по всему лесу.
– Бог мой, что там случилось? – Юревич схватил сына за руку.
– Не понимаю…
Его ответ прервал новый вопль, пронзительный и ужасный, слов не было, только боль и ужас.
– Оставайся здесь! – крикнул сын. – Я иду к ним.
– Я следом. Торопись, только будь осторожен.
Николай бросился по снегу на крики. Они заполнили лес, но стали менее пронзительны: кричавший терял силы. Николай прикладом расчищал дорогу, несся, ломая ветки, сбивая снег, вздымая вокруг снежные вихри. Ноги ломило, холодный воздух обжигал легкие, глаза застилали выступившие от напряжения слезы.
Сначала он услышал рев, а затем увидел то, чего больше всего опасался, чего не хотел бы увидеть ни один охотник.
Огромный бурый медведь, мстя за нанесенную рану, рвал когтями, мял, раздирал свою жертву. Страшная морда зверя была в крови.
Николай вскинул ружье и стрелял, стрелял, пока не опустел патронник. Громадный хищник рухнул. Николай подбежал к товарищам, и у него перехватило дыхание.
Человек из Москвы был мертв. Его горло разорвано, окровавленная голова едва держалась на шее. Дригорин был чуть жив, но Николай понял, что если полковник не умрет в считаные секунды, то ему самому придется еще раз применить оружие, чтобы довершить работу зверя. Лица у Дригорина не было – сплошная кровавая рана. Вид ее испепелил душу Николая.
Как? Как это могло случиться?
Взгляд лейтенанта упал на правую руку полковника, и его охватил шок.
Часть руки от локтя и ниже была отсечена. Он сразу понял, что кто-то отстрелил полковнику руку тяжелой крупнокалиберной пулей. Николай бросился к телу Брунова, опустился на колени, перевернул его на спину. Правая рука была цела. Но левая!.. Вместо кисти багровел обрубок с рваными краями.
Почему левая? И внезапно Николай отчетливо вспомнил утро: гости пьют водку, кофе, фруктовый сок, курят сигареты.
Гость из Москвы был левшой!
Совершенно ясно, что Брунова и Дригорина умышленно лишили способности защищаться, и сделал это тот, кто хорошо знал, что ждет охотников на тропе.
Возобладал профессионализм военного. Николай осторожно поднялся, озираясь, ища невидимого противника. Он жаждал увидеть врага и убить его. Желал этого всем сердцем. В памяти возникли странные следы, виденные утром недалеко от старой конюшни. Значит, то были следы не зверя, а человека, хотя вряд ли можно назвать человеком убийцу, по которому, как ни стыдно об этом думать, плачет Лубянка.
Кто бы это мог быть? И почему он это сделал?
Вдруг лейтенант заметил солнечную вспышку среди деревьев, отблеск металла. Там был кто-то вооруженный!
Он метнулся вправо, затем резко отскочил влево, упал на снег и закатился за ствол большого дуба. Сменил магазин в карабине и поднял глаза, пытаясь определить, откуда блеснуло. Солнечный зайчик падал с верхушки высокой сосны.
Там на уровне двух метров от земли, устроившись на суку, прятался человек в белой меховой одежде с капюшоном, на глазах огромные черные очки, в руках винтовка с оптическим прицелом.
Николаю показалось, что его сейчас вырвет от гнева и отвращения: человек на сосне улыбался, и Николай знал, что это он над ним насмехается. Николай в ярости вскинул ружье. В ответ его ослепил фонтан снежной пыли, сопровождаемый мощным выстрелом. Последовал второй выстрел, и пуля впилась в ствол над его головой. Он отпрянул, укрывшись за стволом.
Неподалеку еще раз громыхнуло. Но это стрелял не тот, кто сидел на сосне.
– Николай!
В мозгу у него взорвалось: отец!
– Николай!
Снова выстрел. Лейтенант вскочил на ноги и бросился по снегу, на ходу стреляя в сосну. Ледяным резцом пронзило грудь. И больше он ничего не услышал и не почувствовал, теряя сознание.
Советский премьер положил руки на длинный стол, стоявший под окном, которое выходило на Кремль. Наклонившись, он рассматривал разложенные перед ним фотографии. Его крупное простоватое лицо осунулось от переутомления, глаза выражали гнев и растерянность.
– Ужасно, – прошептал он, – дико, что люди могут погибать такой страшной смертью. По крайней мере Юревич избежал этой участи, то есть, я хочу сказать, погиб не таким образом.
Сидевшие за другим столом двое мужчин и женщина средних лет с напряженными лицами следили за говорившим. Перед каждым лежала коричневая папка, и было очевидно, что все трое ждут продолжения совещания. Но никто из них не смел прервать размышления премьера: он вышел бы из себя, заметив такое проявление нетерпения. Соображал он быстрее многих, но, как человек осторожный, все взвешивал, все учитывал, а потому медлил. В этом мире выживали лишь наиболее проницательные и ловкие. Его оружием был страх, и он использовал его с редким мастерством.
Наконец он поднялся, с отвращением отшвырнул фотографии и вернулся к столу заседаний.
– Все ядерные установки приведены в боевую готовность, подводные лодки на подходе к огневым позициям. Эта информация должна быть передана во все посольства и консульства, причем необходимо пользоваться кодом, уже расшифрованным в Вашингтоне.
Один из присутствовавших подался вперед, собираясь заговорить. Он был старше премьера по возрасту, дипломатический работник времен холодной войны, единственный, кто имел право высказываться более свободно, чем остальные.
– Вы идете на большой риск. Я не вполне уверен в пользе подобной реакции. Нет у нас уверенности и в правильности наших предположений. Американский посол просто потрясен случившимся. Я знаю его, он не лжет.
– Значит, его не информировали, – резко возразил второй из присутствующих. – Основываясь на данных ВКР (военной контрразведки), мы можем быть абсолютно уверены, ибо и гильзы и пули идентифицированы. Семимиллиметровый калибр, маркировка канала ствола – все это подсказывает вывод. Стреляли из
