север России и в свою пользу «контролировали» морские перевозки. И, разумеется, после революции князь был приговорен к уничтожению уже большевиками. Надеждой Ворошиных был Керенский, но она рухнула с падением Зимнего дворца.
– А что случилось с Ворошиным?
– Он, как я уже сказал, был приговорен новой властью к расстрелу. Его имя встречалось в расстрельных списках. Но если мне не изменяет память, ему удалось бежать. По-моему, я натыкался на его фамилию в перечне тех, кто исчез.
– А почему вы запомнили это? Ведь многие были приговорены к расстрелу и многим удавалось бежать. Почему именно на Ворошиных остановилось ваше внимание?
– Их невозможно забыть по многим причинам. Ведь не каждый день русский царь называл своих дворян мздоимцами и ворами и пытался так или иначе уничтожить их. Отец и дед князя занимались торговлей рабами, были связаны с Китаем и Африкой и, соответственно, с американским Югом. У них были большие капиталы в Имперском банке, они великолепно и с пользой для себя манипулировали огромными суммами и преуспели в разорении многих семейств. Говорят, что когда Николай II тайно удалял Андрея Ворошина от двора, то якобы сказал ему: «Если в один трагический день Россия и станет добычей каких-нибудь вселенских маньяков, то это случится только благодаря таким людям, как ты. Это вы помогаете им держать нас за горло». Разговор этот состоялся за несколько лет до революции.
– Вы сказали «тайно удалял его». Почему тайно?
– В то время не было принято демонстрировать разногласия в среде аристократов. Николай понимал, к чему это может привести.
– У Ворошина были сыновья?
– Я не знаю, но могу предположить, что – так или иначе – да. У него было много женщин.
– А что стало с собственной семьей?
– Опять-таки в документах ничего конкретного мне не попадалось, но можно догадаться, что они погибли. Как вам самому известно, трибуналы были не особенно разборчивы в отношении женщин и детей. Члены семей, конечно, могли покидать Россию. Не все в ЧК брали на себя смелость мочить руки в их крови, поэтому кое-кому из дворян было разрешено уехать. Но, я думаю, не Ворошиным.
– Но мне хотелось бы это знать более определенно.
– Я понимаю, что вам хотелось бы проследить связь между семьей Ворошиных и этой новой армией Матарезе. Но мне все-таки кажется, что они все погибли, включая и самого князя, так как за все те годы, пока существовало Белое движение, нигде не всплыло на свет имя Ворошиных, а ведь князь был не из тех людей, что тихо сидели бы на месте. Очаги сопротивления возникали повсеместно и во множестве, враги революции нуждались в огромных суммах. Заграница субсидировала контрреволюционеров. Ворошина всюду приняли бы с распростертыми объятиями, и о его вкладе в Белое дело стало бы тотчас известно. Нет, Василий, скорее всего, он погиб.
Талейников слушал старого ученого, стараясь найти противоречия или логические несоответствия в его рассказе. Он подошел к столу и налил себе еще чаю.
– Если только он не потребовал, чтобы его имя нигде не упоминалось, то есть сам пожелал остаться анонимным участником Белого движения… – заметил Василий. – Его капиталы могли быть тайно переведены в другую страну, например в Рим, Геную. Тогда, конечно, никакой связи с Белым движением здесь нет…
Миковский подался вперед, оживившись.
– Вы же сказали, что Матарезе обеспечивают найм на убийства определенных людей. То есть, другими словами, Белое движение могло быть и ни при чем. Ибо уничтожать надлежало тех, чья смерть воспринималась бы в контексте мести самого Гильома де Матарезе, да? Тогда Ворошин с его личной местью ни при чем. Наоборот, он не прошел бы мимо возможности пристроить свои капиталы, вместо того чтобы отдать их на благо какой-нибудь политической организации. Он был прагматик.
Василий замер, потрясенный. Его осенила догадка.
– Вы только что сказали, что он был очень практичным человеком, не так ли? И не стал бы финансировать кого-то, кто не вкладывал бы деньги в дело, в оборот? Значит, он обязательно нашел бы способ связаться с теми, за кем будущее, нашел бы, во что вложить богатство, чтобы обратить это все в прибыль?
– Не исключено, – согласился Миковский. – Я шел по неверному пути, предположив, что он удрал после революции. Я искал в другой плоскости, пытаясь увязать деятельность Ворошина с Белым движением. Но ведь он мог покинуть Россию еще до революции, спасаясь от царского гнева, а не от наказания большевиков. Возможно, он переменил имя… Хотя все же имя его было в списках подлежавших расстрелу.
– Но ведь вы сами не очень уверены, что встречали его фамилию позже, то есть среди тех, над кем приговор был приведен в исполнение. Значит, хотели расстрелять, поскольку из дворян, но не обнаружили его. Может, в таком случае он был уже далеко за пределами России? А теперь вернемся в наше время. Зачем, по-вашему, я здесь?
– Архивы периода революции? – догадался Миковский.
Талейников кивнул:
– Я должен их просмотреть.
– Легко пожелать, да сложно осуществить. На запрос о вторжении в архивы требуется разрешение Москвы.
– Помните, вы когда-то рассказывали мне, что в архивах времен революции и Гражданской войны полно самых разных сведений и материалов? Чуть ли не репортажей с места событий. Что ученые предложили свидетелям фиксировать все происходящее, даже обыденные мелочи, так как понимали уникальность исторического момента… Так вот, я должен видеть эти архивы, эти записи из глубины времен. Какова процедура получения разрешения?
– Это делается через Министерство культуры в Москве. Они дают разрешение, и из ленинградского отделения министерства присылают человека с ключом от нижних комнат, то есть от подвальных хранилищ. Здесь, в библиотеке, у нас ключа нет.
Василий помолчал.
– А этот человек с ключом, он что, тоже архивариус?
– Нет. Он просто человек с ключом.
– И как часто делаются запросы и даются такие разрешения?
Миковский нахмурился.
– Не очень. Раз, ну, может, два в месяц.
– Когда был последний случай?
– Где-то три недели назад. Историк из Жданова проводил какие-то исследования.
– А где он работал с бумагами? Где читал?
– Для этого есть специальная комната. Из нее ничего нельзя выносить…
Талейников поднял руку, прерывая учителя:
– Кое-что вынесли! Случайно, но вынесли. А потом вернули это вам, чтобы ни у кого не было никаких неприятностей. И теперь эти бумаги нужно срочно положить на место. Поэтому ваш звонок в ленинградское отделение будет более чем уместен.
…Человек появился спустя двадцать одну минуту, его лицо пылало от холодного ветра.
– Ночной дежурный сказал мне, что это очень срочное и важное дело, – сказал он, открывая портфель и доставая ключ.
– К тому же весьма неординарное. Это почти криминал. У нас всегда был порядок в этих делах, – проговорил Миковский, вставая из-за стола. – Но раз вы здесь, мы имеем возможность уладить этот инцидент без лишнего шума. – Старик достал из стола большой конверт. – Мы, наверное, уже можем идти вниз?
– Это как раз тот материал? – спросил посыльный.
– Да, – спокойно ответил Миковский, ничего не подозревая.
– Какой материал? – Талейников почти кричал.
Человек выдал себя. Однако он мгновенно понял это, швырнул ключ в портфель, и его рука потянулась
