могауков, которые отреклись от них из-за того, что те не выходили из своих вигвамов, когда шел снег.
– Да наплевать, откуда взялись эти чертовы индейцы и чем они там занимались в своих грязных иглу….[111]
– В вигвамах.
– Простите, но я только что слышал слово «иглу». Мы что, снова вернулись к вопросу о холодильниках?
– Речь шла не о них, а о начальнике штаба при президенте…
– А я думал, он играл за Чикаго…
– Что, эти япошки уже и Чикаго покупают?
– Когда же этому придет конец! Они и так ведь заполучили и Нью-Йорк, и Лос-Анджелес!..
– И закупили «доджеры»…
– А я слышал, что «рэйдеры»…
– Я думал, что «рэйдеры» принадлежат мне…
– Нет, Смити, тебе принадлежит «рэмз»…
– Да заткнетесь вы? – взревел Фрогги. – Ровно через семь часов у меня встреча в Париже… А посему позволь мне спросить тебя, господин секретарь, что предпринял ты, чтобы блокировать писульку и не допустить просачивания вовне каких бы то ни было сведений о ней? Стоит только общественности пронюхать про иск, как изучением вопроса займется одна из комиссий конгресса. Дело затянется на многие месяцы, и в течение всего этого периода психи, питающие слабость к национальным меньшинствам, до умопомрачения будут распинаться в их защиту в сенате и палате представителей. Перспектива не из блестящих! И обойдется нам все это в миллиарды!
– Позвольте мне сделать сперва сообщения не столь уж приятного свойства, – сказал государственный секретарь, ударяя с силой левой ладонью по голове, чтобы как-то унять неугомонный глаз. – Пытаясь оградить себя от напастей с помощью денег, мы наняли самых что ни на есть отпетых патриотов-мерзавцев, чтобы собрать хотя бы и незначительный компромат на всех этих психов и кретинов-судей, узревших какие- то там достоинства в насквозь пропахшем плесенью заявлении. Но наши усилия пошли прахом. Мы даже растерялись от неожиданности, так и не поняв, как это они, выпускники Школы права, сохранились вдруг в столь девственной чистоте: этого не удавалось еще никому.
– А вы пытались задействовать Голдфарба? – поинтересовался Дузи.
– С него-то мы и начали. Но он быстро бросил это дело.
– В «Супербоуле» он никогда не сдавал своих позиций. Конечно, он еврей, и я никогда бы не пригласил его пообедать в «Луковом клубе», но он был чертовски хорошим игроком. И что же, неужели и ему не удалось раскопать никакой грязи?
– Он потерпел поражение. Манджекавалло признал в беседе со мной, что Хайми Ураган «растряс – я цитирую его – все свои мозги». Голдфарб даже уверял Винсента, будто этот вождь Повелитель Грома в действительности не кто иной, как мифический канадский биг-фут или же гималайский йети – тот самый ужасный снежный человек.
– Золотой Голдфарб – это сама история! – произнес печально глава совета директоров «Петротоксик». – Я собираюсь продать свои акции компании по производству жевательной резинки «Ураган»: мамочка и папочка всегда учили меня предвидеть ситуацию на рынке.
– Ради бога, умолкните! – заорал блондинистый владелец «Зенита» и, снова взглянув на часы, обратился к госсекретарю: – Ну а как насчет благостных сообщений, если таковые имеются?
– Говоря без затей, – начал Пиз, водворив кое-как мятежный глаз на место, – наш отбывающий в ближайшее время в мир иной директор ЦРУ подсказал нам выход из создавшегося положения. Прежде чем Верховный суд вынесет окончательное решение, составителям искового заявления племени уопотами, а именно вождю Повелителю Грома и его поверенным, придется предстать перед судьями для устного опроса.
– И?
– Они там никогда не появятся.
– Что?
– Кто?
– Винни Бам-Бам использовал свои связи с мафией. А мы поступили и того лучше.
– Что?
– Кто?
– Как?
– Мы собираемся обратиться к услугам определенной части нашего спецконтингента, многие из которого пребывают в данный момент в тюрьме. Задание наши помощники получат достаточно четкое: уничтожить вождя Повелителя Грома и присных его… Видите ли, Манджекавалло, которому предстоит скоро стать покойничком, был прав, говоря: «Если вы устраните причину, то не будет и следствия».
– Слушайте, слушайте!
– Прекрасное шоу!
– Дьявольски чудесный сценарий!
– Нам известно, что этот сукин сын Повелитель Грома и его коммунистические прихлебатели находятся в Бостоне. Мы должны найти этого субчика и его насквозь прогнивших и начисто лишенных патриотизма коллег.
– Но под силу ли тебе сделать это? – спросил ледяным тоном спешащий в Париж Фрогги. – Пока что ты не слишком преуспел.
– Практически все на мази, – заверил его госсекретарь, полностью взяв под контроль свой левый глаз. – Этот ужасный человек, которого арестовали в Бостоне, Цезарь Непроизносимый, находится сейчас в изоляторе при клинике государственного департамента в Вирджинии и, как они говорят, «накачан под завязку» «сывороткой правды». К концу дня мы узнаем все, что известно ему. И, Смити, я думаю, тебе пора уже приниматься за работу.
– Сделаем все как надо.
Элджернон Смитингтон-Фонтини вышел из лимузина в самом, казалось бы, неподходящем для этой персоны месте – у жалкой бензоколонки на окраине Грейсонвилла, штат Мэриленд, представлявшей собою своего рода реликт, сохранившийся с тех времен, когда местные фермеры заполняли тут рано поутру баки своих грузовиков горючим или просто болтали по нескольку часов кряду о погоде и прочих вещах, ворчали по поводу падения цен на рынке на сельхозпродукцию и сетовали на проникновение в их отрасль специализированной техники, что было для многих из них подобно похоронному звону. Смити кивнул владельцу заправочной станции – он же и рабочий, – сидевшему на видавшем виды плетеном стуле у двери:
– Добрый день!
– Хэй, красавчик! Входи и пользуйся телефоном сколько душе угодно. Деньги можешь оставить, как всегда, на прилавке, и, как всегда, я тебя сроду не видел.
– Понимаете, старина, меры предосторожности из соображений дипломатии.
– Рассказывай, приятель, своей жене об этом, но не мне!
– Дерзость несовместима с твоим положением.
– У меня с этим проблем нет: любая шлюха – любое положение…
– Однако же!.. – Вот и все, что нашелся сказать Смитингтон-Фонтини.
Пройдя в крошечное помещеньице, он повернул налево, где возвышался треснутый, покрытый пластиком прилавок, заляпанный жиром и испещренный грязными пятнами. На нем-то и стоял телефонный аппарат, которому минул уже не один десяток лет. Подняв трубку, Смитингтон-Фонтини набрал номер:
– Надеюсь, я не помешал?
– Ах, синьор Фонтини! – откликнулся голос на другом конце линии. – Чем обязан я такой чести? Полагаю, в Милане все идет как по маслу?
– Совершенно верно! Как и в Калифорнии.
– Счастлив, что мы смогли вам услужить.
– Но решение, которое принято только что, не доставит тебе особой радости. Не считая всех прочих гадостей, отмене оно не подлежит.
