назад, если они и по сей день не дают ему покоя? Если от них так и не оправился этот из ряда вон выходящий интеллект, отлично разбирающийся в наисложнейшей юридической казуистике, легко выискивающий здравое зерно в самых туманных толкованиях закона и вызывавший когда-то благоговение у судей и присяжных, пасовавших перед его эрудицией и способностью к всепроникающему анализу? Что же застопоривает порой деятельность этого незаурядного ума?»
Что-то должно было все-таки произойти – это единственное, что знал Арон, приближаясь к огромной парадной двери, увенчанной сверху старомодным застекленным коническим оконцем, и недоумевая, где раздобыл Сэм такую уйму денег на реставрацию этого чертова дома? Конечно, Пинкус щедро платил своему выдающемуся и, по правде говоря, любимому служащему, но не настолько же, чтобы тот смог потратить как минимум сто тысяч долларов на обновление семейного гнезда. Что принесло ему подобные средства? Наркотики? Отмывание денег? Какие-то тайные операции? Продажа оружия за границу?
Однако, поскольку речь шла о Сэме Дивероу, догадки подобного рода теряли всякий смысл. Этот парень не годился для таких дел: он был совершеннейшим недотепой в вопросах, требовавших изворотливости, ибо – слава тебе, господи! – являл собою по-настоящему честного человека в этом мире подонков.
Впрочем, данное весьма лестное для Сэма мнение о нем, понятно, не объясняло происхождения денег. Когда несколько лет назад Арон в разговоре с Сэмюелом упомянул мимоходом о впечатляющей картине реставрационных работ, которые наблюдал он, проезжая по пути домой мимо особняка, тот небрежно, в тон ему, ответил, будто один из богатых родственников из рода Дивероу, почивший в бозе, оставил его матери весьма приличное наследство.
Пинкус, покорпев над нотариальными реестрами зарегистрированных завещаний и наведя справки в налоговой инспекции, выяснил, что не существовало ни того состоятельного родственника, ни наследства. И в сокровенной глубине его религиозного сознания вызрела мысль о том, что, что бы ни угнетало Сэма сейчас, это каким-то образом связано с неизвестно откуда свалившимся на него богатством. Но что же, в конце концов, это было? Возможно, ответ на этот вопрос таился в стенах этого величественного старого дома.
Пинкус нажал на кнопку звонка, зазвучавшего басовито в ответ.
Прошла добрая минута, прежде чем дверь отворила пухлая горничная средних лет в накрахмаленной зеленой с белым униформе.
– Да, сэр? – спросила она излишне холодно, как решил Арон.
– Я – к миссис Дивероу, – ответил Пинкус. – Надеюсь, она ждет меня.
– Так это вы! – отозвалась горничная еще более ледяным, по мнению Пинкуса, тоном. – Буду рада, если вам придется по вкусу этот чертов ромашковый чай, приятель, у меня же к нему душа не лежит. Входите же.
– Благодарю вас! – Прославленный, но отнюдь не импозантный юрист вошел в вестибюль, облицованный норвежским розовым мрамором. Запрятанный в его голове компьютер мгновенно оценил стоимость отделочных работ. Сумма оказалась грандиозной. И, находясь под впечатлением цифр, он произнес туповато: – А какой чай предпочитаете вы, моя дорогая?
– Сдобренный хлебной водкой! – воскликнула женщина и, рассмеявшись хриплым смехом, ткнула локтем в хрупкое плечо Арона.
– Я вспомню об этом, когда нам с вами доведется как-нибудь пополдничать в отеле «Ритц».
– То будет чудесный праздник, не правда ли, дружочек?
– Итак, прошу прощения, куда мне?
– Вот сюда, в двустворчатую дверь, – указала горничная налево. – Эта задавака ждет вас. У меня же дел невпроворот.
С этими словами она повернулась и, пройдя нетвердой походкой через богато обставленный холл, исчезла за винтовой лестницей с изящными перилами.
Распахнув правую створку двери, Арон заглянул внутрь. В дальнем конце роскошной комнаты в викторианском стиле на кушетке, обтянутой белой парчой, восседала Элинор Дивероу. На кофейном столике перед ней поблескивал серебряный чайный сервиз. Хозяйка была все такой же, какой он ее помнил, – прямой, сухопарой, с лицом хоть и стареющим, но не утратившим следов былой красоты, разбившей немало сердец, и с огромными синими глазами, говорившими гораздо больше, чем ей хотелось бы.
– Миссис Дивероу, рад видеть вас снова!
– Я испытываю те же чувства, мистер Пинкус. Присаживайтесь, пожалуйста.
– Благодарю вас! – Арон прошел по огромному, стоившему бешеных денег восточному ковру и опустился в обитое белой парчой кресло справа от дивана, на которое миссис Дивероу указала кивком аристократической головы.
– Я поняла по безумному смеху, доносившемуся из холла, – заметила гранд-дама, – что вы встретили кузину Кору, нашу горничную.
– Вашу кузину?
– Если бы не это, она не осталась бы в доме и пяти минут. Богатство налагает некоторые обязательства и в сфере семейно-родственных отношений, разве не так?
– Да, мадам, noblesse oblige![12] Выражено очень точно.
– Я тоже так думаю. И желаю всей душой, чтобы никому никогда не доводилось самому следовать этому постулату. Однажды она обопьется виски, которое крадет, и с обязательством будет покончено, не правда ли?
– Вывод вполне логичный.
– Но ведь вы пришли сюда не затем, чтобы говорить о Коре?.. Позвольте предложить вам чаю, мистер Пинкус. Какой вы предпочитаете: со сливками или с лимоном, с сахаром или без?
– Простите меня, миссис Дивероу, но я вынужден отказаться: у меня простительное для старого человека неприятие дубильной кислоты.
– Вот и прекрасно! У меня как у старой женщины точно такое же отношение к ней. А посему я наполню вот эту маленькую чашечку, четвертую за сегодняшний день. – Элинор взяла с подноса, уставленного серебряной посудой, лиможский[13] заварочный чайник. – Это прекрасный, тридцатилетней выдержки бренди, мистер Пинкус, и уж его-то кислота никому не пойдет во вред. Я сама мою эти чашки, чтобы у Коры не возникало никаких идей на этот счет.
– Это и мой любимый напиток, миссис Дивероу, – признался Арон. – И я тоже не собираюсь вводить своего врача в курс дела, дабы и у него не возникало никаких ненужных мыслей.
Элинор Дивероу плеснула каждому по доброй порции спиртного.
– Ваше здоровье, мистер Пинкус! – провозгласила она, поднимая чайную чашку.
– A votre sante[14], миссис Дивероу, – отозвался Арон.
– Нет-нет, мистер Пинкус, при чем тут французский? Хотя фамилия «Дивероу», возможно, и французского происхождения, но предки моего мужа переселились в Англию еще в пятнадцатом веке. Вернее, их взяли в плен во время битвы при Креси[15], но они прижились в Англии. Мало того, собрали свои собственные дружины и были посвящены в рыцари. И придерживаемся мы англиканского вероисповедания.
– Так что же я тогда должен сказать?
– А как насчет «Выше хоругви!»?
– Это уже что-то из области религии?
– Вот мое мнение насчет всего этого: если вы убеждены, что господь бог с вами, значит, так оно и есть. – Отпив по глоточку, они поставили свои чашечки на изящные блюдца. – Хорошее начало, мистер Пинкус! А теперь перейдем к тому, что нас больше всего тревожит, – к моему сыну. Согласны?
– Думаю, это было бы весьма разумно, – кивнул Арон, поглядывая на часы. – Сэм должен бы уже отбыть на совещание в связи с особо сложной тяжбой, которое наверняка продлится не один час. Но, как признали мы оба во время нашей беседы по телефону, в последние несколько месяцев его поведение частенько бывало непредсказуемым, и поэтому ему ничего не стоит в любой момент покинуть зал заседания и уехать домой…
– Или отправиться в музей, в кино или, да простит меня господь, в аэропорт, чтобы улететь бог знает куда, – перебила Элинор Дивероу. – Я достаточно хорошо осведомлена о неожиданных, необъяснимых выходках сына. Вернувшись две недели назад из церкви, я обнаружила на кухонном столе записку, в которой
