его жена из Сан-Диего и богатый экспортер из Порт-Саида со своей единственной женой арабкой.
«Что я делаю?» – Калейла покачала головой. Сейчас не время вспоминать прошлое, настоящее – вот что должно занимать все ее мысли. Однако думать о прошлом было необходимо. Груз свалившихся на нее проблем оказался слишком велик, ей понадобилось несколько минут, чтобы забыться, подумать о себе и о тех, кого любит, попытаться понять, почему в мире столько ненависти. Имелась и еще одна причина, куда более существенная. Калейла вспомнила один из многочисленных семейных ужинов. Лица и слова всплывали в памяти помимо ее воли, она помнила, какое впечатление произнесенные слова произвели тогда на нее, восемнадцатилетнюю девушку, отправляющуюся учиться в Америку.
– Монархи, когда-то правившие государствами, были не так уж богаты, стоит заметить, к их чести, – сказал в тот вечер отец, когда вся семья, включая всех дедушек и бабушек, собралась за столом. – Они понимали то, чего современные лидеры государств признавать не желают или не в состоянии. Кто-то, правда, пытается воскресить практику передачи власти по наследству, хотя не слишком верит в то, что такие идеи получат поддержку.
– Что до меня, молодой человек, – проговорил банкир из Калифорнии, – я ничего не имею против монархии. С правым уклоном, разумеется.
– История говорит, что браки заключались исходя из политических решений соединить враждующие народы в одну семью. При личном знакомстве – ужины, танцы, охота – трудно сохранять стереотипы, не так ли?
Люди, сидящие за столом, переглянулись, лица осветились улыбками, легкие кивки были ответом на его слова.
– Однако подобная практика не всегда оказывалась действенной, не в пример нашей семье, – заметил экспортер из Порт-Саида. – Я не знаток, конечно, но, насколько мне известно, даже в таких случаях вспыхивали войны, семьи враждовали между собой, амбиции мешали договориться.
– Ты прав, отец, но без этой практики, боюсь, было бы еще хуже. Много, много хуже.
– Не желаю быть средством решения геополитических проблем! – рассмеялась мать Калейлы.
– Что касается наших отношений, дорогая, то здесь за нас все решили родители. Тебе не приходило в голову, как выиграли они от нашего с тобой союза?
– Единственная выгода для меня – это очаровательная юная леди, моя внучка, – сказал с улыбкой банкир.
– Ты можешь много потерять, мой друг. Она собралась в Америку, – усмехнулся экспортер.
– А что думаешь ты, моя дорогая? Чудесное приключение для тебя, не правда ли?
– Ну что ты, бабушка, ведь я уже навещала вас с дедушкой и побывала в нескольких городах.
– В этот раз все будет иначе, милая.
Калейла не помнила, кому принадлежали эти слова, но именно они обозначили начало крайне странной главы ее жизни.
– Теперь ты будешь жить там.
– Не могу дождаться! Все так добры ко мне, столько внимания, столько любви.
Сидящие за столом снова переглянулись. Воцарившуюся ненадолго тишину нарушил банкир.
– Ты не всегда будешь чувствовать, что тебя любят, – тихо произнес он. – Порой будет казаться, будто вокруг одна ненависть, и это не сможет не ранить тебя.
– Трудно в это поверить, – возразила тогда она, полная надежд.
Банкир бросил короткий взгляд в сторону своего зятя, в его глазах промелькнула боль.
– По правде говоря, и мне в это верилось с трудом когда-то. Помни одно, детка, как только возникнут проблемы или почувствуешь, что тебе тяжело, позвони, и я прилечу первым же рейсом.
– Ах, дедушка, вряд ли я стану тревожить тебя!
Она и не тревожила его, хотя порой была близка к тому, чтобы сделать это, однако не позволяла гордость.
Черная арабка!.. Это было первое знакомство с ненавистью. Не слепой, иррациональной ненавистью толпы, собирающейся на улицах, трясущей плакатами, выкрикивающей угрозы невидимому врагу, находящемуся за много миль от них. Нет, это были молодые люди, вроде нее самой, из разношерстной коммуны студентов, проходящие обучение, отдыхающие, где каждый – личность, с момента поступления, на всем протяжении пребывания в университете и до кульминационного момента – получения диплома. Все заняты одним делом, но каждый идет к цели сам. Даже на игровой площадке, во время игры, где их совместные действия служат общей цели, они не сливаются в толпу роботов.
Но в ней не видели личность. Она словно перестала существовать как человек, став мишенью для расовых нападок. Грязная арабка, хитрая арабка, кровожадная арабка – арабка, арабка, арабка… Это сводило с ума. Она стала затворницей, предпочитая уединение в своей комнате развеселым вечеринкам. Она неизменно отклоняла предложения подружек отправиться повеселиться. Двух раз было достаточно.
По правде говоря, и первого раза было более чем достаточно. Она как раз собралась в дамскую комнату попудрить носик, когда путь ей преградили два студента, два еврея, если придерживаться всех деталей, то евреи американские.
– Говорят, вы, арабы, не пьете! – выкрикнул один подвыпивший студент.
– Каждый поступает так, как считает нужным, – возразила она.
– А еще я слыхал, вы, арабы, мочитесь прямо на землю у себя в палатках, – выкрикнул другой, ухмыляясь.
– Боюсь, тебя дезинформировали, мы крайне брезгливы. А теперь могу я пройти?
– Нет, не можешь! Кто знает, что ты оставишь после себя на сиденье унитаза. А у нас, кстати, имеется кое-чего для тебя, поняла намек, арабка?
Переломный момент, однако, наступил в конце второго семестра. Она делала успехи на курсе одного весьма уважаемого профессора, еврея по национальности, и была отмечена им как лучшая ученица. В качестве приза, вручавшегося ежегодно, оказалась написанная им книга с его автографом. Многие сокурсники, евреи и неевреи, подошли поздравить ее, а когда она покинула здание и направилась по тенистой аллее к корпусу, где находилась ее комната, путь ей преградили трое неизвестных в масках.
– Как ты этого добилась? Пригрозила взорвать его дом?
– Может, прирезала его детей острым арабским кинжалом?
– Нет, она пожаловалась на него Арафату!
– Мы преподадим тебе урок, ты, черномазая арабка!
– Если книга так много значит для вас, заберите.
– Оставь ее себе, арабка.
Ее изнасиловали. «Это за Мюнхен». – «Это за детей в Голанском кибуце». – «Это за моего двоюродного брата, которого вы, мерзавцы, убили в Ашдоде!» Их целью не было получить физическое удовлетворение. Они хотели унизить, раздавить, выплеснуть злость и ярость, наказать «арабку».
Кое-как, едва ли не ползком, ей удалось добраться до своей комнаты. И вот тогда в ее жизни появился очень важный человек. Роберта Олдридж, бесценная Бобби Олдридж, яростная противница расовых предрассудков, член весьма уважаемой в Новой Англии семьи.
– Подонки! – прокричала она в распахнутое окно.
– Не надо! Только не говори о случившемся никому, – умоляла ее юная египтянка. – Ты не понимаешь.
– Не беспокойся, детка. Мы в Бостоне любим повторять одну пословицу: каждый получит по заслугам. И будь уверена, эти сукины дети свое получат, даю тебе слово!
– Нет! Они сделают это снова, они все равно ничего не поймут! У меня нет ненависти к евреям. Моя лучшая подруга – мы дружим с детства – дочь раввина, одного из ближайших коллег отца. Я не питаю к евреям ненависти. Они утверждают, что это так, поскольку для них я всего лишь грязная арабка. Но я не ненавижу! Моя семья не такая. Мы ни к кому не питаем ненависти.
– Постой-ка, я ничего о евреях не говорила, ты сама об этом упомянула. Я назвала их сукиными детьми, а это понятие интернациональное, это я так, к слову.
– Я не в силах оставаться здесь! Не могу. Я уеду.
– Глупости! Для начала ты отправишься к моему врачу – он хорошо знает свое дело, а после переедешь
