уберут паутину, застилающую его зрение и отдающую болью в висках. Десять часов назад он выпил слишком много бренди с Эммануилом Вайнграссом в Колорадо; они оба сидели в нелепо пышном бельведере и смеялись, разглядывая потоки воды, бегущие под стеклянным полом.
– Скоро китов увидишь! – пообещал Мэнни.
– Как ты говорил детишкам в той – как ее? – наполовину пересохшей речушке?
– У нас была паршивая наживка. Надо мне было использовать одну из матерей. Ту черную девушку. Она была просто великолепна!
– Ее муж был майором военно-инженерных войск. Возможно, у него были бы возражения.
– Их дочь была красивой девочкой… Ее убило вместе со всеми остальными.
– О боже, Мэнни! Ну почему?
– Тебе пора.
– Я не хочу уезжать.
– Ты должен! У тебя утром заседание, мы потратили уже два часа.
– Я могу пропустить его. Уже пропустил то ли одно, то ли два.
– Одно, одно, к большому ущербу для моего здоровья. Самолет ждет на аэродроме Меса-Верде. Ты будешь в Вашингтоне через четыре часа.
Проплывая бассейн из конца в конец, каждый раз быстрее, чем в предыдущий, Кендрик думал об утреннем заседании в комитете по надзору. В глубине души он радовался, что Мэнни настоял на его возвращении в столицу. Заседания подкомитета очаровали его – очаровали, рассердили, удивили, ужаснули, но более всего очаровали. В мире происходило так много событий, о которых он не знал, – как в интересах Соединенных Штатов, так и идущих вразрез с ними. Но лишь на третьем заседании до него дошло, какую ошибку постоянно допускают его коллеги, оценивая показания представителей различных ветвей разведки. Ошибка заключалась в том, что они обычно выискивали слабые места в доводах разведчиков за проведение определенных операций, тогда как сомнению следовало подвергать сами операции.
Понять это можно, ибо мужчины, ходатайствующие перед подкомитетом о своих делах, – исключительно мужчины, что, очевидно, служит подсказкой, – сладкоречивые профессионалы из таинственного искаженного мира, которые разыгрывают мелодраму, ассоциируются с ним. Они спокойно употребляют свой эзотерический жаргон, поднимая самомнение своих слушателей. Опьяняющее чувство – быть частью всемирной подпольной организации, хотя бы и в качестве консультантов, оно питает подростковые фантазии взрослых людей. Среди представителей разведки не было полковников Робертов Бэрришей. Напротив, перед ними проходила вереница привлекательных, хорошо одетых мужчин, скромных и сдержанных. В своих выступлениях перед членами подкомитета они холодными профессиональными выражениями объясняли, что могут совершить, если им выделят деньги, и почему именно такие действия необходимы для национальной безопасности. Чаще всего им задавали вопрос: можете ли вы сделать то-то и то-то? Их не спрашивали, справедливы ли их действия или есть ли в них вообще смысл.
Такие ошибки в суждениях случались достаточно часто, и это тревожило конгрессмена от Колорадо, который когда-то – недолгое время – был частью того жестокого, искаженного мира, с которым имели дело люди, приходившие на заседание подкомитета. Он не мог питать к такой жизни романтических чувств, поскольку ее ненавидел. Жуткий, леденящий душу страх, бывший частью ужасающей игры во мраке, где ставкой была человеческая жизнь, принадлежал какому-то темному веку, где само существование определялось исключительно выживанием. Невозможно постоянно находиться в таком мире. Его можно терпеть, обливаясь потом, мучаясь волнением и болями в желудке, как это было с ним в Омане и Маскате. И все же он знал, что этот мир реален. Именно его обитатели спасли Эвана от акул Катара. Тем не менее в ходе заседаний он зондировал почву, задавая все более и более неприятные вопросы. Кендрик понимал, что о нем тихо, нервно, настойчиво говорят в залах конгресса Центрального разведывательного управления, даже в Белом доме. Да кто же этот агитатор, этот смутьян? Ему было все равно, его вопросы законны, и он будет их задавать. Кто это неприкосновенен? Кто превыше законов?
Сквозь толщу воды до него смутно донеслись какой-то шум и крики. Эван остановился на середине бассейна и встал, тряся головой. Незваным гостем оказался Сабри, но не тот Сабри, которого он всегда знал. Доктор философии средних лет из Дубая, обычно спокойный, сейчас был взбешен, хотя отчаянно пытался держать себя в руках. Правда, у него это плохо получалось.
– Ты должен уехать! – закричал Сабри, когда Эван протер глаза.
– Что… что такое?
– Оман! Маскат! Эта история идет по всем каналам, на всех станциях! Показывают даже твои фотографии, где ты одет как араб. В Маскате! И радио, и телевидение все время прерывают свои программы, чтобы сообщить о самых последних обстоятельствах! Газеты задерживают дневные выпуски в ожидании дальнейших подробностей…
– Господи Иисусе! – взревел Кендрик, выскакивая из бассейна.
Сабри обернул его полотенцем.
– Все эти репортеры и прочая публика, без сомнения, будут здесь через несколько минут, – сказал он. – Я снял телефонную трубку, а Каши загружает нашу машину… прости, машину, которую ты нам так великодушно предоставил…
– Оставь эту ерунду! – закричал Эван, устремляясь к дому. – Что твоя жена делает с машиной?
– Загружает в нее твою одежду, которой хватит на несколько дней, если понадобится. Твою машину могут узнать; она всегда в гараже. Я предположил, что тебе нужно время на размышление.
– Чтобы спланировать парочку убийств! – согласился Эван, пробегая через дворик и взбегая по лестнице.
Доктор Хассан шел за ним по пятам.
– Как, черт побери, это произошло? Вот проклятие!
– Боюсь, это только начало, друг мой!
– Что-о? – Кендрик ворвался в огромную спальню окнами на бассейн, подлетел к комоду, принялся в спешке выдвигать ящики, выхватывая из них носки, нижнее белье, рубашку.
– Станции приглашают всевозможных людей, чтобы те дали свои комментарии. Конечно, самые хвалебные.
– Ну что они еще могут сказать? – Эван надел носки и трусы, в то время как Сабри разложил чистую рубашку и подал ее ему. – То, что они землю роют для своих дружков-террористов в Палестине? – Кендрик надел рубашку и, подбежав к стенному шкафу, резко выдернул оттуда брюки.
В комнату вошла жена Сабри, Каши.
– Извините! – воскликнула она и отвернулась.
– Нет времени для церемоний. Каши, – закричал конгрессмен. – Как ты управилась с одеждой?
– Возможно, ты взял бы другие вещи, дорогой Эван, но эти тебе помогут скрыться, – ответила хорошенькая женщина с озабоченным видом. – Я подумала: где бы ты ни был, ты сможешь позвонить нам, и я привезу тебе все, что надо. Моего мужа знают многие газетчики, а меня не знает никто. Я всегда держусь незаметно.
– Твой выбор, не мой, – сказал Кендрик, надевая куртку и возвращаясь к комоду за бумажником, кошельком и зажигалкой. – Мы, возможно, закроем это место, Каши, и вернемся в Колорадо. Там ты сможешь стать официальной хозяйкой моего дома.
– Ох, это безрассудно, дорогой Эван, – хихикнула миссис Хассан. – Это неприлично.
– Профессор Сабри, когда ты ее обучишь? – Кендрик провел расческой по волосам.
– Когда это она будет меня слушать. Но у наших женщин есть преимущества, о которых мы, мужчины, понятия не имеем.
– Ну, пошли же!
– Ключи в машине, дорогой Эван…
– Спасибо, Каши, – произнес Кендрик, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице вместе с Сабри. – Скажи, – продолжал он, пока двое мужчин пересекали галерею по пути в большой гараж, в котором стоял его «Мерседес» с откидным верхом и «Симаррон-Кадиллак» Хассана. – Как много им известно?
– Могу лишь сравнить то, что я слышал, с тем, что мне рассказывал Эммануил, потому что ты не говорил буквально ничего.
– Не думай, что я хотел что-то от тебя скрыть…
