перебрался в Вашингтон. С тем сенатором Деннисон заключил договор: на три года он бросает всю свою энергию и несколько миллионов – плюс еще несколько миллионов из многочисленных анонимных источников, от людей, разбогатевших с его помощью, – пока в их предвыборном фонде не скопится столько денег, что они смогли бы купить папство, выставляйся оно на торги.
Герберт рыгнул: похожая на мел успокаивающая жидкость действовала, но недостаточно быстро, а ему нужно подготовиться к встрече с человеком, который буквально через несколько минут войдет в его кабинет. Он сделал еще два глотка и посмотрелся в зеркало. Редеющие волосы, зачесанные назад, не доставили ему радости, хотя четкий пробор слева и макушка вполне соответствовали имиджу человека серьезного, не пустозвона. Деннисону хотелось бы, чтобы его серо-зеленые глаза были побольше. Он открыл их широко, как мог, и все равно они остались слишком узкими. Небольшая складка под подбородком напомнила, что надо делать какие-то упражнения или есть меньше. Но ни одна из этих перспектив его не привлекала. И почему при всех бешеных деньгах, уплаченных им за костюмы, он не похож на тех рекламных красавцев из журналов, которые присылают ему английские портные? И все же вид у него достаточно внушительный, что подчеркивают и строгая осанка, и выдающийся подбородок – и в том и в другом Герберт совершенствовался годами.
Он снова рыгнул и отпил еще глоток своего персонального эликсира. Проклятый Кендрик, сукин сын, выругался Деннисон про себя. На сей раз причиной его гнева и дискомфорта стал этот выскочка неизвестно откуда… Ну ладно, если быть честным перед самим собой, а уж с самим-то собой он всегда честен, выскочка не сам по себе, все дело в эффекте, который этот ублюдок произвел на Лэнгфорда Дженнингса, президента Соединенных Штатов. Вот дерьмо собачье! Что у Лэнгфорда на уме? (Мысленно Герб называл президента Лэнгфордом и от этого злился еще больше.) Эту дистанцию, на которой настаивала власть Белого дома, он ненавидел… После инаугурации, на одном из балов, устроенных по этому поводу, Дженнингс негромко обратился к главе своего аппарата, который три года обращался к нему просто по имени. Президент был в хорошем настроении, в его голосе слышалось шутливое самоуничижение: «Знаете, Герб, мне-то наплевать, но, думаю, моя должность – не я, а она вроде как бы требует, чтобы вы говорили мне „мистер президент“. Разве не так?» Проклятие! Так все и было!
Что же у Дженнингса на уме? Президент небрежно согласился со всем, что Герб предложил относительно чудачества Кендрика, но его ответы были уж слишком небрежными, что граничило с равнодушием, и это беспокоило главу аппарата. Ласкающий слух голос Дженнингса звучал безразлично, но глаза вовсе не отражали отсутствие интереса. Лэнгфорд Дженнингс то и дело удивлял всю их чертову банду в Белом доме. Теперь Деннисон надеялся, что это не один из таких, часто неловких, случаев.
Зазвонил телефон в ванной. От неожиданности глава президентского аппарата пролил «Маалокс» на свою куртку, сшитую на Севил-роу. Правой рукой он неуклюже схватил трубку телефона, висевшего на стене, одновременно левой открыл кран горячей воды и опустил под струю махровое полотенце. Затем принялся неистово тереть мокрой тканью по белым пятнам, радуясь, что они исчезают с темной материи.
– Да?
– Конгрессмен Кендрик подошел к восточному входу, сэр. Его сейчас детально обыскивают.
– Его что?!
– Проверяют, нет ли при нем оружия или взрывчатки…
– О господи! Я ведь не сказал, что это какой-то террорист! Он прибыл в правительственной машине в сопровождении двух агентов секретной службы!
– Сэр, вы ведь выразили сильную степень опасения и неудовольствия…
– Сейчас же поднимите его ко мне!
– Возможно, ему понадобится одеться, сэр!
– Черт!
Через шесть минут секретарша ввела в кабинет взбешенного Эвана Кендрика. Вместо благодарности женщине его лицо выражало скорее нетерпение: «Убирайтесь-ка отсюда, дамочка, поскорее, этот человек – мой!» Сообразительная секретарша поспешила ретироваться, а глава аппарата подошел к конгрессмену с распростертыми объятиями, на которые Кендрик не обратил никакого внимания.
– Я слышал о ваших здешних играх и забавах, Деннисон, – произнес он ледяным голосом, – но, позволив обыскать члена палаты представителей, который пришел сюда по вашему приглашению – мать твою! – вы зашли слишком далеко.
– Неправильное толкование инструкций, конгрессмен! Боже мой, как вы могли подумать что-то другое?!
– С вами все ясно! Многие мои коллеги нередко схватываются с вами. Гуляют ужасные истории, вроде той, что однажды вы ударили парламентария из Канзаса, который вроде бы вас оскорбил.
– Это ложь! Он пренебрег процедурами Белого дома, за которые я несу ответственность. Может, я и дотронулся до него, главным образом чтобы поставить его на место, но это все. А он неправильно понял.
– Не думаю. Я слышал, будто он назвал вас «никудышным начальником», и вы взорвались.
– Искажение. Ну полное искажение. – Деннисон поморщился – кислотность давала о себе знать. – Послушайте, я приношу извинение за детальный обыск…
– Не надо. Его не было. Снять куртку я согласился, полагая, что так принято, но, когда охранники велели также снять рубашку и брюки, вошли мои гораздо более умные провожатые.
– Так какого же черта вы так кипятитесь?
– Потому что вы предусматривали подобный вариант, а если и нет, то создали здесь такую атмосферу, в которой это стало возможным.
– Я мог бы отклонить ваше обвинение, но не будем терять времени. Сейчас мы пойдем в Овальный кабинет, и, ради Христа, не сбивайте президента с толку всей этой проарабской чушью. Помните, он не знает о том, что произошло, а из попыток объяснить ему не выйдет ничего хорошего. Я все ему разъясню позднее.
– Откуда я знаю, способны ли вы на это?
– На что?
– Вы слышали. Откуда я знаю, способны ли вы на это или что на вас можно положиться?
– О чем вы говорите?
– Думаю, вы разъясните ему все, что хотите, расскажете то, что желаете, чтобы он услышал.
– Черт побери, да кто вы такой, чтобы разговаривать со мной подобным образом?
– Я – тот, кто, возможно, богат так же, как и вы. А еще я тот, кто убирается из этого города. Уверен, Свонн уже сказал вам об этом. Так что в вашем политическом благословении не нуждаюсь – не принял бы его ни в коем случае. Знаете что, Деннисон? Я думаю, вы – настоящая крыса. Не симпатичная разновидность Микки-Мауса, а подлинное животное. Уродливый, копающийся в отбросах длиннохвостый грызун, разносящий вшей. Это произошло из-за вашей неподотчетности.
– А вы слов не жалеете, правда, конгрессмен?
– Мне не нужно. Я ухожу.
– Но президент-то не уходит! И мне он нужен сильным, убедительным. Дженнингс вводит нас в новую эпоху. Мы вот-вот снова возвысимся. Прикажем подонкам этого мира заткнуться или убираться!
– Ваши выражения так же банальны, как и вы сами.
– Да кто вы такой? Паршивый выпускник какого-нибудь университета из «Лиги Плюща», получивший степень по английскому языку? Да полно вам, конгрессмен! Мы жестко играем, вот в чем дело! В этой администрации шевелят кишками или уходят. Поняли?
– Постараюсь запомнить.
– Раз вы об этом заговорили, зарубите себе на носу: президент не любит разногласий. Все спокойно, понятно? Никаких вообще волнений. Все счастливы, ясно?
– Вы повторяетесь, не так ли?
– Я довожу все до конца, Кендрик. Это требуют правила жесткой игры.
– Вы – убогая, подлая машина, вот кто вы такой.
– Итак, мы не нравимся друг другу. Что же из того? Беда небольшая…
– Это я понял, – согласился Эван.
