добровольных приманок. Концы маршрутов упирались в Смитсоновский мемориал, в глухое и изолированное место, в ранний час следующего утра. Это место должно было стать Dionaea muscipula, растением- мухоловкой.
Конклин задержался на минуту в тесном, тускло освещенном подъезде своего дома и последний раз посмотрел на часы, с трудом разбирая в полутьме цифры. Было 2.35 утра. Он толкнул тяжелую тугую дверь и, прихрамывая, вышел на темную, совершенно безлюдную улицу. Следуя заранее оговоренному маршруту, он свернул налево и, не торопясь, пошел вдоль домов, прикидывая в уме темп своего движения. Он должен был подойти к первому перекрестку по возможности ближе к 2.38. Внезапно он насторожился. Справа, в темном, полукруглом, углубленном в стену дома дверном алькове он заметил едва различимую фигуру. Алекс автоматически сунул руку под куртку, взявшись за рукоятку своей «беретты». В их плане ничего не говорилось о человеке в этом месте улицы! Но так же внезапно он расслабился, разглядев этого человека, ощущая при этом смешанное чувство стыда и облегчения. Фигура в тени стены дома оказалась нищим стариком в потрепанной одежде, по всей видимости, одним из членов многочисленной армии городских бездомных. Алекс прошел мимо не останавливаясь. Дойдя до угла, он услышал за спиной тихий однократный щелчок пальцев. После этого он перешел через улицу и пошел по тротуару дальше, минуя переулок за переулком. В следующем переулке… Еще одна фигура! Еще один нищий старик. Почти та же потрепанная одежда. Человек повернулся к нему спиной и медленно растаял в темноте. Еще один бродяга, без дела слоняющийся по пустынным улицам каменных джунглей. В другое время Конклин не преминул бы догнать его и подать бедняге пару долларов, но не сейчас. Впереди у него лежал еще большой кусок пути, и он должен был выдерживать график.
Моррис Панов подошел к перекрестку, обдумывая столь озадачивший его недавний телефонный разговор. Он ужасно нервничал и постоянно повторял про себя детали маршрута, по которому должен был следовать, испытывая при этом непреодолимое искушение взглянуть на часы, чтобы убедиться, что не опаздывает и не опережает график прохождения контрольных точек. Его заранее предупредили, чтобы на улице он не смотрел на часы. Неужели нельзя было дать им небольшой запас времени для каждого места встречи? Вообще на слух все разработанное расписание сегодняшних суток напоминало ему план вооруженного захвата города Вашингтона. Погрузившись в свои мысли, он продолжал идти, пересекая улицы, которые, как ему сказали, он должен был пересечь, надеясь, что невидимые внутренние часы помогут ему соблюдать нужную скорость. Несколько лет назад он прошел подобную тренировку на загородной базе ЦРУ в Вене, штат Виргиния. Там он должен был пройти по тропинке от одного колышка до другого, рассчитывая только на внутреннее чувство времени. Конечно, он должен сделать что-то для Дэвида, но то, что он делал сейчас, казалось ему безумным, не имеющим ни малейшего смысла. Нет, конечно, здесь все верно. Его не попросили бы делать это, если бы в подобном поведении не было необходимости.
Что это? На него смотрело почти скрытое тенью лицо, точно такое же, как и два предыдущих! Фигура покачнулась, вышла из тени на обочину тротуара и подняла на Панова мутные, налитые вином глаза. Старик в рваной одежде (господи, сколько ему лет?) едва мог двигаться. И он смотрел на него! В воображении Панова предстал целый город, наполненный только вот такими бродягами, бедность и психическое состояние которых вытолкнули их на улицу. Что он может сделать для них? Разве что обратиться по своим профессиональным каналам к бесчувственной администрации Вашингтона… Еще один, вон там! В углублении между двумя железными ночными жалюзи на витринах магазинов стоял еще один бродяга и тоже смотрел на него! Хватит, сколько можно! Ты уже начинаешь терять над собой контроль… Это просто бродяга, нищий. Иди вперед, ты можешь выбиться из графика. Выдерживать его – вот твоя основная задача… Переходи на другую сторону улицы… Иди вперед!
Тусклый лунный свет падал на две приближающиеся с разных сторон перекрещивающихся улиц к Смитсоновскому мемориалу мужские фигуры, искажая их действительный рост и делая их похожими на карликов. Подойдя вплотную друг к другу, мужчины молча прошли к ближайшей скамейке. Конклин сразу же устало опустился на скамью, тяжело опершись на трость. Панов остался стоять, беспокойно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь, как будто ожидая чего-то, о чем сам не имел ни малейшего представления. Было 3.23, стояло предрассветное утро, и единственными звуками в ночи было заунывное стрекотание сверчков в кустах и шелест летнего бриза в листве. Наконец Панов решился присесть.
– Все прошло спокойно? – спросил Конклин.
– Не знаю, – ответил психиатр. – Я чувствую себя опять не в своей тарелке, так же как и в Гонконге, только там мы знали, куда идем и кого можем встретить. По-моему, ты и твои приятели немного спятили.
– Ты сам себе противоречишь, Мо, – сказал Алекс, улыбнувшись. – Раньше ты говорил мне, что я полностью излечился.
– А, это… Тогда у тебя было небольшое обострение маниакально-депрессивного состояния, близкого к шизофрении. Но то, что мы делаем сегодня, – это же идиотизм! Сейчас около четырех утра. Люди, если только они не идиоты, не затевают ничего в такой ранний час.
Алекс внимательно посмотрел на лицо Панова, освещенное отражениями лучей прожекторов, подсвечивающих массивные фигуры мемориала.
– Ты сказал, что не знаешь, все ли было в порядке. Что это значит?
– Трудно сказать, Алекс. Многие мои пациенты часто грезят наяву, представляя себе различные неприятные для них образы, фигуры людей для вымещения на них собственной паники, оправдания внутреннего страха.
– Черт возьми, Мо. Ты не можешь выражаться яснее?
– Форма перенесения внутренних переживаний…
– Хватит, Мо, – прервал психиатра Конклин. – Что случилось? Что ты там видел?
– Фигуры людей… в изношенной, рваной одежде, медленно, болезненно, с трудом передвигающихся. Не так, как ты, Алекс, не по причине ран, а из-за возраста. Старые оборванцы, прячущиеся в темных углах и подъездах домов. Я видел их пять или шесть раз, пока шел от своего дома сюда. Два раза я останавливался и уже почти собирался звать на помощь твоих людей. Но каждый раз говорил себе: «Доктор, ты просто устал и перенервничал, ты ошибаешься, принимая жалких бездомных за то, чем они не могут быть, пугаешь сам себя».
– Вот оно! – возбужденно прошептал Конклин. – Ты видел в точности то же самое, что видел я, Мо. Я постоянно натыкался на таких же оборванных стариков, жалких, двигающихся очень медленно, медленнее меня… Что это значит? Кто они?
Шаги. Медленно, нерешительно по пустынной, испещренной тенями аллее к ним приближались две низкорослые фигуры. Старики. На первый взгляд их можно было без сомнений отнести к бездомным, во множестве распространившимся в городе. Но вместе с тем они чем-то отличались от обычных бродяг. Какой-то целеустремленностью, может быть. Оба остановились метрах в пяти от скамейки, оставаясь в тени. Лиц их не было видно. Старик слева заговорил. Его голос, с непонятным акцентом, звучал глухо, напряженно:
– Довольно необычное время и странное место выбрали почтенные, хорошо одетые джентльмены для встречи. Несправедливо занимать место отдыха других людей, которым, может быть, не так повезло в жизни.
– Здесь много других свободных скамеек, – вежливо заметил Алекс. – Разве они заняты?
– Нет. Эти скамейки общие. Их нельзя занимать, – ответил второй старик. Он прекрасно говорил по- английски, но все равно было ясно, что это не его родной язык. – Зачем вы пришли сюда?
– Какого черта вы к нам пристаете? – возмутился Алекс. – У нас свои дела, и вас они не касаются.
– Дела в таком месте и в такой час? – Первый старик огляделся по сторонам.
– Повторяю, – продолжил Алекс, – не суйте нос не в свои дела, и лучше проваливайте.
– Большие дела, понятно, – в тон Алексу проронил второй старик.
– О чем это они? – шепотом спросил пораженный Панов у Конклина.
– Уровень – Ноль, – тихо ответил ему Алекс, – помолчи. Отставной разведчик снова повернулся к своим назойливым собеседникам: – Ну ладно, ребята, поговорили и будет. Идите своей дорогой.
– Дела есть дела, – снова сказал второй старик, вынимая руку из-под лохмотьев и дотрагиваясь ею до плеча своего товарища. Лиц их по-прежнему не было видно, и оба они явно старались держаться в
