достаточно нервными.
– Вы можете забрать ваш фотоаппарат, – сообщил мне наконец молодой человек, – но кофр мы оставим у себя до посадки. Кстати, что именно вы собираетесь фотографировать в Израиле?
– Все! – опешила я. – Достопримечательности, евреев, арабов, Иерусалим, сектор Газа…
– Сектор Газа? – вскинул брови офицер. – Подождите тут!
Я попыталась возмутиться – тщетно! После некоторой паузы и тщательного перебора трусов в чемодане, сборки-разборки штатива мне выдали-таки на руки заветный посадочный талон и паспорт, отпустив для прохождения паспортного контроля. Я насилу упросила стража порядка хоть кошелек из кофра забрать, чтобы кофе выпить. Хорошенькое начало путешествия!
Но этим дело не закончилось. На входе в самолет меня ожидал очередной сюрприз.
– Карина Малинина? – спросил меня сотрудник службы безопасности. – Пройдите, пожалуйста, со мной.
Я прошла в стеклянный аквариум, печально наблюдая за тем, как в самолет пропускают других пассажиров. Гораздо более подозрительных, на мой взгляд.
– Отдайте нам вашу камеру!
– Но ее уже досматривали! – возмутилась я. – Что за дела?
– Необходим повторный досмотр!
Тон офицера был непреклонным, я повиновалась.
– Пройдите, пожалуйста, сюда! – меня пригласила за занавеску строгая девица в форме. – Раздевайтесь!
– Как, совсем?
– До нижнего белья.
– Но почему?
– В интересах безопасности авиалиний.
Я повиновалась. Искать в моих трусах, кроме ежедневных прокладок и недавней эпиляции, было решительно нечего.
Девица долго досматривала меня газоанализатором, это было похоже на издевательство.
– Может, еще в задницу мне эту штуку засунете? – не выдержала наконец я. – Вдруг там что-то неожиданное обнаружится?
– Понадобится – засунем! – невозмутимо ответила сотрудница «Эль-Аль». – А будете хамить – снимем с рейса.
Я наконец-то поняла, что лучше мне заткнуться.
– Ваши сапоги мы вынуждены сдать в багаж! – огорошил меня на выходе из кабинки офицер.
– Но почему? Вы объясните. Что, есть какие-то подозрения по их поводу?
– Имеются… – отводя глаза, сказал офицер. – У вас в чемодане есть другая пара обуви?
Еще через пятнадцать минут на борт подняли мой чемодан. Перерывая содержимое, уже изрядно помятое и прощупанное сотрудниками «Эль-Аль», я извлекла на свет божий старые добрые кроссовки.
– А сапоги хоть можно в чемодан положить? – с надеждой спросила я.
– Нет, – офицер уже заворачивал их в целлофан. – Они полетят отдельно.
– Но это очень дорогие сапоги, «Эскада», – взмолилась я. – Каблук может сломаться.
– Нечего летать в такой обуви, к тому же на шпильке! – отрезал офицер. – Вы не на парад мод едете, ничего страшного! И заберите ваш кофр! Чемодан с аппаратурой полетит в спецотсеке, получите его на выходе.
– Удивительно, что вы там ничего не обнаружили! – съязвила я.
Злая как черт, я последней вошла в самолет. Стюардессы посмотрели на меня неприязненно. Рейс уже задерживался.
Соседнее с моим место украшал черноволосый молодой человек. Прижимая к груди кофр с камерой, я протиснулась на свой трон.
– Простите.
– Ничего страшного! – улыбнулся он.
– Ваши места расположены рядом с запасным выходом! – нависая, пророкотала стюардесса. – Ваша ручная кладь должна быть наверху!
Проклятый кофр! Чертыхаясь, я полезла обратно к проходу. Вежливый молодой человек приподнялся.
– Там есть место! – доверительно сообщил он. – Давайте я помогу!
– Замечательно! – сквозь зубы пробормотала я, с шумом открывая багажное отделение. – Сама справлюсь!
Оценила обстановку. Наверху лежала пара пакетов, кейс и черная шляпа, занимавшая половину отсека. Я без колебаний взяла шляпу и попыталась пристроить ее на пакеты, чтобы освободить место для кофра. В этот момент, вскочив со своего места, истошно заголосил еврей с рыжей жидкой бороденкой и едва не набросился на меня.
Я вскрикнула и обернулась.
– Да что ему-то от меня надо? – взорвалась я, не выпуская из рук злополучной шляпы.
– Просто шляпу его на место положите, – смеясь, сказал мой сосед.
– Да пусть он подавится своей шляпой! – Я швырнула ее в руки все еще вопящему еврею. Он мгновенно замолк, однако через пару секунд с оскорбленным видом потребовал к себе бортпроводницу.
– Да что он орет как резаный? – в сердцах спросила я у соседа.
– Просто это ортодокс, – с хитрой улыбкой ответил он. – Ты не имела права трогать его шляпу. Твои руки ритуально нечисты. Ничего, что я на «ты»?
Я не поняла, шутит он или нет, но разозлилась еще сильнее.
– Ничего! Тоже мне богатство нашел! И не такие шляпы видали. А у кого руки чистые – точно не ему судить! К тому же он едет как буржуй, один на трех креслах, ничего страшного не случится, если он положит свою драгоценную шляпу рядом с собой.
– Нашла дурака! – с улыбкой отозвался сосед. – А спать потом как? Это еще хорошо, что ему к женщинам прикасаться нельзя, иначе накостылял бы тебе по первое число.
К возмущенному ортодоксу прибежала взволнованная бортпроводница, громко посокрушалась на иврите и кое-как пристроила злосчастную черную шляпу поверх моего кофра. Пострадавший на некоторое время умолк, поглядывая в мою сторону торжествующе. Самолет набрал высоту, и уже через пять минут ему принесли еду. Он потребовал пива, которое было ему незамедлительно подано.
– А нам почему еду еще не принесли? – громко спросила я, поскольку мне тоже давно хотелось есть.
– Нам во вторую очередь! – спокойно отозвался сосед.
– Это почему?
– Ортодоксам положено – все самое кошерное! И сразу!
– Ко… ка… какое?
– Кошерное. Ты разве не знаешь?
– Нет!
– Сама невинность! Ничего, раз летишь в Израиль, узнаешь, – успокоил он меня. – Вот и нам закуски принесли. Читай, что на бумажке написано!
– Подтверждение кошерности! Что это значит?
– Значит, эту еду могут есть самые правильные евреи, вроде этого. Контроль качества! Все сделано по еврейским правилам.
– Что за правила?
– О! – хлопнул меня по плечу сосед. – Да у тебя все совсем запущено. Счастливый ты, оказывается, человек! Кашрут – правила еврейской чистоты во всем, в том числе в еде с точки зрения Галахи – еврейского закона. Кошерным может быть все – начиная от человека, заканчивая выпивкой!
– И что, интересно, для таких деятелей чисто? А что нет?
– О, это сложный вопрос! Без вина не разберемся. Пей, оно, кстати, тоже кошерное! Но для жизни не опасное.
