от них подальше. В любой аварии будет виноват тот, кто не успел сориентироваться и не пропустил военного. Водитель нашего автобуса мгновенно напрягается и пытается из всех сил максимально прижаться к краю дороги: военная машина едет прямо посередине и уступать никому не собирается. Увы, на серпантине это непросто. Пока стоим и мучительно долго пропускаем грузовики, я смотрю в окно. Прямо подо мной обрыв – метров триста. Нехилое зрелище!
Еще через час выдвигаемся дальше. Серпантин сужается на глазах, автобус еле плетется и одним колесом фактически висит над пропастью. И при этом продолжает движение! Вниз смотреть уже откровенно страшно. Что делать? Кричать и выпрыгивать? Смотрю на остальных пассажиров. Ничего, смеются, спят, едят, громко болтают и совершенно не реагируют на особенности движения. И так мы едем еще почти полтора часа.
Потом – новое приключение. Въехали на горный хребет, а там – снег! Пассажиры рады, как дети! Полно индусов, тех, кто снега ни разу в жизни не видел или видел очень редко. Автобус по просьбам индусов останавливается, гогочущая толпа вываливается на обрыв, и начинается веселье: игра в снежки, проба снега на вкус. Самое смешное и неприятное, когда индусы снег в автобус затаскивать начинают. Все это тает, течет по сиденьям и под ноги – грязь невообразимая! Зато всем весело.
Пейзажи с Рохтанга открываются такие, что дух захватывает! Индусам, правда, на них наплевать. Они смотрели на меня как на душевнобольного, когда я с горящими глазами все фотографировал горы из автобуса, да так неистово, будто полнометражный фильм снимал…
В небольшом поселке Наггаре, несмотря на его удаленность от мира и железной дороги, всегда много русских. Дело в том, что именно здесь находится знаменитое на весь мир гималайское имение Рерихов. Среди приезжающих в эти места попадаются очень интересные люди – художники, философы, ученые. Поэтому в Наггаре я всегда останавливался с удовольствием.
Интересное наблюдение: когда поднимаешься вверх по узкой асфальтовой дорожке из поселка к рериховскому имению, со всех сторон мальчишки кричат: «Марьиванна! Марьиванна!» Довольно долго я не мог понять, что это означает. Пока один продвинутый искатель из Казахстана не объяснил мне, что так местные продают русским марихуану. Довольно прибыльная точка, между прочим.
В местном итальянском ресторанчике на крыше одного из отелей как-то днем я сидел и хлебал жидкий томатный суп в исполнении местного повара, который считается одним из суперских мастеров в долине Куллу. Ко мне подсел парень обычного для здешних мест вида: длинноволосый, задумчивый, в майке с надписью «Транс-Гоа».
– Привет! – обратился он ко мне по-английски. – Ты давно в Наггаре? Что-то я тебя тут не видел.
– Да нет, не очень. Несколько дней. А ты?
– Я тут живу уже два года. А ты откуда?
– Из России.
– О! – воодушевился парень, встрепенувшись и мгновенно переходя на русский. – А я Миша из Эстонии. То есть вообще-то меня зовут Микко, но для русских – просто Миша. Тут много русских, но никто подолгу не живет. Приезжают, музей смотрят, иногда панчакарму в отеле делают – и дальше едут.
– А ты сам почему в Наггаре живешь?
– Пробивает тут здорово. Энергетика такая мощная – Гималаи все-таки. Туристов много – можно деньги нормальные зарабатывать. Вообще-то Рерихам мои респекты. Я лично восхищаюсь. Такое сто лет назад замутили, что до сих пор народ будоражат. И едут сюда, и едут, как будто медом намазано. А тут всего-то несколько построек, смотреть-то особо нечего. Ну, дом, где они жили, но он все равно закрыт, чтобы индусы все не разворовали. Ну, могила старшего Рериха… – Миша почесал затылок и придвинулся ближе: – Просто Рерихи реально новую религию создали, принесли свет космической мысли, но человечество еще не доросло до нее. Мало кто понимает, что приближается время Майтрейи. Зато картины Рериха на аукционах миллионы стоят теперь, не то что мои…
– Так ты художник! – понимающе кивнул я.
– Угу. А ты что, тоже брат по разуму? Приехал в великие энергетические места вдохновение ловить?
– Нет. Компьютерщик я.
– Класс! – почему-то обрадовался Миша. – Среди реальных индиго много тех, кто интересуется передовыми открытиями, компьютерами. А я художник-абстракционист. Ты – наш человек, не зря мы тут встретились! Кстати, угости меня чем-нибудь, а то я тут продал картину, накупил красок, виски и дури. Пустой вот теперь. Жрать хочется, а из знакомых, как назло, сейчас на месте никого нет, занять не у кого. Но послезавтра начинается выставка, может, что и впарю туристам, жизнь сразу наладится. Я тут считаюсь талантливым, подаю большие надежды. Даже два раза чай пил в домике из рериховского сервиза. Соблазнил тут одну девушку из офиса…
Я заказал Мише жареной картошки, и он с жадностью сожрал все, что принесли на большой тарелке.
– Спасибо, друган! Вот что значит – братство. Русский брат не оставит голодным бедного эстонского брата. А политика – херня это все. Они там деньги делят, нефть всякую, а мы, простые люди, отдуваемся. Пошли, я тебе картины мои покажу!
– Пошли!
Миша жил на окраине Наггара в небольшом гестхаусе, издалека больше похожем на сарай. Мы шли к нему через извилистую сеть улочек, напоминающих тропинки. По пути впечатлила меня одна интересная сценка в нищем индийском дворе: худая высокая индуска, изогнувшись, поднимала здоровенный колун, а рядом стоял ее супруг в темных очках и держал шланг. Увидев нас, индуска разулыбалась и начала мощно молотить по полену, а мужик так и продолжал тупо стоять со шлангом, поливая одно и то же место на куцей грядке.
– Мечта… – вздохнул Миша. – Вот бы везде так было! Бабы дрова колют, мужики – медитируют.
Наконец мы прибыли к месту Мишиной дислокации.
– Там у меня внутри… того. Грязновато. Ты посиди здесь на скамейке, я тебе сейчас картины вынесу показать. Чтобы ты на свету все получше оценил.
Картины у Миши были очень странные. Я, конечно, в художественном деле не профи, но сказать, нравится или нет, вполне способен. Меня сразу напрягли кислотная яркость красок, полное отсутствие какой бы то ни было композиции и небрежность разбросанных по полотну крупных мазков. Основными элементами большинства картин были: исполненная в разных цветах и ракурсах знаменитая рериховская эмблема (три круга, вписанные в круг), хорошо уже знакомый мне бог Ганеша с затуманенными поросячьими глазками, горные вершины в ночной мгле и на дневном свету, божьи коровки, разноцветные звезды и почему-то двери. Попадались еще страшноватые чудища на тонких ножках а-ля Сальвадор Дали, гусеницы и бабочки.
Вот это внутренний мир у парня! Непростой… Интересно, Миша в жизни такой же неоднозначный, как и его художества?
– И сколько времени у тебя на одну картину уходит?
– Когда как. Если большая, то пару дней рисую. Тяжело, долго. Если поменьше, то за несколько часов намалевать могу. Ставлю мольберт обычно где-то между музеем и институтом Урусвати – и творю себе. Туристы подходят, интересуются. В дом-то не пускают вообще, а по кругу ходить скучно. Вот и общаются со мной. В институт, конечно, по билету войти можно, но что там увидишь? Всякие матрешки и русские народные поделки? Народу реального искусства хочется из рериховских мест! Они ради этого сюда и приезжают из своих тьмутараканей. Иногда картину видят – и сразу покупают. Так счастливы, благодарят еще! Я им там рассказываю всякую пургу про путешествия в астрале, космическое видение художника. Это как я картины пишу. А они, прикинь, все хавают и берут…
– И что лучше берут?
– А это смотря кто. Я тут психологом стал за это время, – подбоченился Миша. – Тем, кто помоложе и поадреналинистей, подавай поярче, чтобы обязательно грибы были, мухоморы или конопля всякая. Естественно, в философском развороте: на фоне космоса или астральной проекции души… Не хухры- мухры!
– Ты еще и душу рисуешь? Ну, даешь…
– Это я запросто! – раздухарился Миша. – Хочешь, для тебя за полчаса чего-нибудь нарисую? А еще
