Я отмахнулся.
– Уверен. Когда вы собираетесь в дорогу?
– Как только вы готовы будете лететь.
Я глянул на часы. Было около пяти часов вечера, что оставляло нам два часа дневного света, а после него долгие сумерки. Мы были на пороге осени, как раз в пору перехода от летних бесконечных дней к долгим – долгим темным ночам лапландской зимы.
– Ладно, – сказал я. – Вспомнил, есть там какая-то старая развалюха. Не знаю, подойдет ли она, поскольку пролетел над ней разок – и только, но все равно это лучше палатки. Полагаю, припасы вы прихватили?
– Полагаю, у меня есть все, включая двухнедельный запас еды. Может быть, потом вы доставите меня куда-нибудь еще?
– Никаких проблем, – тут я начал удивляться, сколько же, по его разумению, надобно охотиться, чтобы убить медведя. – Долго вы планируете здесь оставаться?
– Я рассчитывал недель пять – шесть. Для начала, во всяком случае. Вы сможете задержаться здесь так надолго?
Он спросил это с легкой искренней тревогой, словно мог случайно нарушить мои великие планы.
– Я задержусь до тех пор, пока будет работа. Для пилота она может найтись и проклятой долгой зимой.
Возможно, я сказал это от чистого сердца, потому что он покосился было на меня, но затем снова любезно уставился в сторону.
Я встал.
– Встретимся на улице через четверть часа. Мне надо увидеть одного человека в ангаре. Идет?
– Отлично, сэр. Я начну грузить свой багаж, если ваш самолет не заперт.
– Он не заперт. И достаточно давно.
Я улыбнулся и кивнул головой, что было ошибкой, поскольку голова болела все сильнее, и зашагал дальше, размышляя о том стиле жизни, при котором можно выделить пять – шесть недель, чтобы найти и убить медведя.
Техник из ангара узнал меня, и не успел я приблизиться, в одной руке он уже держал бутылку, а в другой открывалку.
Половину бутылки пива я выхлебал единым духом, а вторую половину стал потягивать понемногу.
Некоторое время погодя он спросил:
– Как дела в Стокгольме?
Он говорил по-шведски, чтобы облегчить мне разговор.
– Прекрасно, насколько я в состоянии вспомнить.
– Что сказал человек от 'Де Хэвиленда'?
Я летал туда специально, чтобы узнать, что предложит агент фирмы-изготовителя сделать с 'Бобром', дабы сохранить его для следующего сезона.
– Он был очень вежлив и любезен. Во всяком случае, он не рассмеялся.
– Он сказал, что тебе нужен новый мотор?
– Он сказал, что мне нужен новый самолет.
Техник мрачно покачал головой.
– Это и я мог тебе сказать. Но тебя бы это огорчило.
'Бобры' относились к самым прочным самолетам, построенным в наше время. Проектировали их для сельскохозяйственных работ в условиях Канады, но даже 'Бобры' стареют. Мой 'Бобер' постарел за несколько секунд, когда некий пилот финских ВВС попытался мягко посадить его на небольшом озере. Кое- как военные вытащили его из леса и сбыли по бросовой цене – мне. Я проделал всю работу, на которую был способен, вроде установки пропеллера, но один из поплавков так и не смотрел по линии, фюзеляж был деформирован настолько, что ни одна дверь плотно не закрывалась, а подшипники мотора ходили ходуном, как задница кинозвезды.
– Он назвал тебе стоимость капитального ремонта двигателя?
– Он сказал, что если отремонтированный двигатель разовьет полную мощность, то весь самолет развалится в воздухе.
Техник снова покачал головой.
– Может быть, ты сможешь найти работу на зиму.
Это всегда было проблемой. Большинство чартерных рейсов и вся авиаразведка прекращались с первым снегом. Каких-то несколько лет назад мне удавалось находить работу зимой в Норвегии, или в Германии, или в Австрии; но теперь там получили слишком много авиатехники собственного производства. Прошлой зимой пришлось ставить 'Бобра' на ремонт в Хельсинки; похоже, то же самое предстоит и в этом году.
Но даже работа зиму напролет не позволила бы мне купить нового 'Бобра'; все, что мне для этого было нужно, – найти никель. По старым договорам с 'Каайа' размер премии был таков, что покупку можно было сделать немедленно.
