– Давай лучше в девять; я что-то старею.
Он усмехнулся.
– Ты привыкнешь. Единственная трудность в том, чтобы проглотить всю вечернюю норму выпивки за обедом. Представь себе, что это патрулирование на рассвете – после полетов на истребителях ты же должен об этом все знать.
Я протянул:
– Все помнят, что я летал на истребителях. Сейчас я вожу гражданский самолет.
Он усмехнулся, еще раз похлопал меня по плечу и двинулся в сторону хижины.
– И тем не менее, приятно должно быть знать, что у тебя есть что-то, на что ты можешь упасть.
– Ты имеешь в виду Голубые горы? – откликнулся я. Он рассмеялся и ушел.
Что же касается меня, то мне все это представлялось совсем не таким уж забавным. Он делал деньги – вероятно около 7000 фунтов в год – но он их зарабатывал. Я знал, что один раз ему уже приходилось падать, когда он проводил опрыскивание с высоты двадцати футов и попал в овраг, не имевший выхода, крутой склон которого оказался прямо перед ним. Они списывают в среднем один самолет в год.
Видимо, я действительно становлюсь старым.
Я добрался до Шау-парка вскоре после одиннадцати и сэкономил пару минут, срезав дорогу через обнесенную стеной стоянку автомашин, вместо того, чтобы идти кружным путем через главный вестибюль. Это привело меня прямо ко входной двери номера 'С'.
Номера были построены в виде двухэтажных блоков – две комнаты наверху и две внизу – и выглядели до странного похожими на дома в пригородах английских городов, перенесенные на 4000 миль и слегка переросшие в лучах тропического солнца. Я нажал кнопку звонка и подождал.
Никакого ответа. Я снова позвонил; снова никакого ответа. Ну и что? Все правильно, я понимал, что опоздал на несколько минут, но по обычаям Ямайки это даже рано. Но может быть, Джи Би Пенроуз еще не совсем акклиматизировался в здешних условиях; может быть, он все еще думает, что одиннадцать часов означает одиннадцать часов и в две минуты двенадцатого у него уже назначена деловая встреча и ему пришлось вылететь в Нью-Йорк и купить Рокфеллер-Плаза?
Черт возьми! Я начал думать, что напрасно потерял утро и несколько галлонов бензина.
Чтобы использовать последнюю возможность, я нажал на дверь и она открылась. Я немного подумал, но потом решил, что по крайней мере смогу убедиться, что Пенроуз собрал свои вещи и уехал. Миновав темный коридор, я вошел в столовую.
Оказавшись внутри, я тут же забыл все свои мысли об английских пригородных домах. Это была большая прохладная комната, в одной стене которой раздвижные стеклянные двери выходили во внутренний дворик с видом на пляж и расстилавшееся за ним море. Почти все в комнате было белым: стены, маленький кофейный столик, шкафы, стулья из кованного на испанский манер металла, круглый стол со стеклянной крышкой, четыре настольные лампы. Это была очень симпатичная комната; единственное, что было не так, так это то, что в комнате никого не было, кроме маленькой темной ящерицы.
Она вскарабкалась по стене в соответствии со своей собственной теорией антигравитации, склонила голову набок и бросила на меня подозрительный взгляд. Я кивнул ей, подошел к открытым стеклянным дверям и выглянул наружу. Во дворике в беспорядке стояли металлические и пластмассовые пляжные кресла, но больше ничего не было. Возле берега купались несколько человек и пара металлических лодочек с яркими парусами скользила вдоль каменного пирса. Но всюду было очень тихо. Постояльцы Шау-парка громко не смеются.
Я вернулся в комнату. Ящерица повернула голову на 180 градусов и продолжала наблюдать за мной, так что я спросил:
– Ты случайно не знаешь Джи Би Пенроуза, который остановился здесь? – Ящерица продолжала наблюдать за мной. – А случайно, ты сама не Джи Би Пенроуз?
Это подействовало; она скользнула по стене и исчезла за висевшей на ней картиной. Постоянные жители терпеть не могут, когда их принимают за туристов. Я пожал плечами и двинулся к двери в спальню, а затем решил сначала проверить буфет.
Здесь я добился очевидного прогресса. В буфете обнаружились три почти полных бутылки джина, бутылка белого 'чинзано' и бутылка 'Канадиен клаб', несколько чистых стаканов и два переплетенных в кожу тома американского законодательства о контрактах. Вполне возможно, что Пенроуз уехал, оставив бутылки; судя по количеству жидкости в них, он не пил по-крупному, но если имело смысл привозить сюда книги по законодательству, то наверно имело смысл и забрать их домой. Что же касается меня, то утром, в десять минут двенадцатого, это был не худший образчик моих дедуктивных способностей.
Я обнаружил, что пока занимался дедукцией, успел налить себе стакан неразбавленного виски, – не лучший вариант для десяти минут двенадцатого, но к тому времени мне ничего не оставалось делать, кроме как его выпить. Я уже почти поднес стакан ко рту, когда женский голос произнес:
– Кто вы такой, черт возьми, и что, черт побери, вы здесь делаете?
Я сказал:
– Меня зовут Кейт Карр, я жду мистера Джи Би Пенроуза и пользуюсь гостеприимством, которое он щедро мне предоставил, пока вспомнит, что должен быть здесь сам.
Женщина вошла, бросила чемоданчик на диван и сказала:
– Вы опоздали, Карр.
Я так и остался стоять столбом, глядя на нее, разинув рот. Она была невысокого роста и немного худощава; нельзя было сказать, что она плоскогруда, но застраховать ее грудь за миллион, пожалуй, было трудновато. У нее были красивые длинные волосы, когда-то наверное темные, но выгоревшие на солнце и теперь приобретшие оттенки от орехового до серебристо-белого и завязанные сзади в небрежный узел. Ее ноги, длинные и скорее тонкие, были покрыты золотистым песком и зигзагообразными следами от струек воды. По каким-то причинам мне нравится рассматривать покрытые песком женские ноги; психологи, наверное, найдут этому длинное объяснение. У меня же было очень короткое.
