настоящей обворожительной женщиной от кончиков ногтей до корней волос.
Грегори приблизил к ней свое лицо и поцелуем снял со лба каплю дождя, скатившуюся с ее мокрых волос.
— А теперь, — совсем другим тоном заговорил он, — по мановению волшебной палочки все, что вы говорили мне, все правила, которые вы изобрели, чтобы держать ситуацию в рамках деловых отношений, теряют силу.
Заметив, как Патриция удивленно отшатнулась, Грегори засмеялся, и в эту секунду снова раздался оглушительный раскат грома.
— Двадцать четыре часа, Пат, подаренные вам волшебной феей, истекли. Полночь сменила полночь, и наступил новый день.
Он придвинулся к ней ближе, и в очередной вспышке молнии ошарашенная девушка увидела его темные расширенные зрачки, замутненные страстным желанием.
— Новый день налагает на нас обоих новые обязательства,— шептал он ей в лицо.— Я выполнил свою часть условий сделки, теперь моя очередь становиться господином и устанавливать свои правила.
В следующее мгновение его горячее дыхание опалило ее лицо. И настойчивый рот накрыл ее влажные, холодные, омытые дождем губы. Она ждала этого поцелуя, казалось, целую вечность...
10
— Ты что, замерзла?
Грегори почувствовал, как по телу девушки пробежала дрожь, но не понял, что причиной, вызвавшей ее, стал поцелуй.
— Нет-нет, — поспешила возразить Патриция.— Мне совсем не холодно. Кстати, там, в гардеробе, в углу, должна быть пара одеял.
Девушка говорила и сама удивлялась, что ее слова звучат так спокойно, словно все происходящее в порядке вещей, словно она безропотно и с готовностью принимает все то, о чем сказал ей Грегори Адамc.
А почему бы и нет? — мысленно спросила она себя. Разве того, чего требует от меня он, я сама не хочу? Разве весь этот фарс моих первоначальных планов не исчерпал себя?
— Нам не понадобятся одеяла! — Голос Грегори вдруг стал резким, даже немного грубым. — Я сам согрею тебя.
И в подтверждение своих слов он снова обнял ее, заставляя лечь навзничь на диван. Своим мощным торсом Грегори придавил девушку к упругому матрасу, обретая над ней полную власть. Хаотичные частые поцелуи, обжигавшие ее лицо, шею, лишили ее возможности и желания сопротивляться. Руки Патриции сами собой обняли его за шею и стали исступленно ерошить и гладить его шелковистые черные волосы. Она тянулась к нему, бесконечно взволнованная теми небывалыми ощущениями, которые рождали в ее теле его требовательные, смелые прикосновения.
Кончиками пальцев Грегори поглаживал ее затылок вверх и вниз, заставляя девушку содрогаться от накатывающих на нее волн блаженства. Наблюдая ее реакцию, Грегори двинулся дальше, аккуратно расстегивая молнию ее платья на спине. Лиф стал свободным, и мужчина без труда снял с ее плеч кружевные бретельки, опустил корсаж до талии, потом ниже, пока пышные юбки не оголили бедра, колени, щиколотки и, шурша, не упали на пол возле дивана. Плавные изгибы обнаженной фигуры Патриции заставили его восхищенно прошептать:
— О Пат, ты не можешь быть настоящей, ты для этого слишком совершенна!..
Голос Грегори был переполнен тем же желанием, что сводило с ума и ее. Все ее существо вбирало в себя его облик, запах, его прикосновения, требуя чего-то большего, требуя соития...
— И я хочу видеть тебя без одежды, безумно хочу, — откуда-то издалека услышала она свой горячечный шепот.
Такой откровенной смелости она от себя не ожидала. Но ее руки уже требовательно снимали влажный от дождя пиджак Грегори, и он сам помогал ей, бросая одежду на пол.
— И это долой, — шептала Патриция, расстегивая его белоснежную, тончайшего батиста сорочку.
Наконец загорелый атлетический торс мужчины предстал ее взору во всей красе, а рубашка присоединилась к вороху вещей на полу. Теперь ее маленькие ладони и чуткие пальцы могли свободно ласкать его рельефное, теплое, влекущее тело, ощущать бархатистую нежность его гладкой кожи.
Понятия о времени и пространстве перестали существовать для обоих. Их тела, изогнувшиеся в порыве чувственности, освещаемые лишь вспышками молний, напоминали знаменитейшие полотна Рембрандта, в которых округлый объем и совершенство линий передается в контрасте света с тьмой.
Буйство грозовой стихии, которое потрясло природу, делилось с мужчиной и женщиной своей энергией. Обоих буквально трясло от сладостного возбуждения, но пока инициатива оставалась в руках Грегори. Казалось, его горячие губы хотят изучить каждую клеточку ее тела. В его сосредоточенности было что-то ревностное, даже жадное, будто он хотел получить как можно больше, насладиться сполна, вобрать ее в себя всю без остатка.
Но, двигаясь дальше, к упругой и мягкой полноте ее грудей, Грегори замедлил темп, смакуя, растягивая удовольствие, доводя Патрицию до изнеможения. Он возбуждал ее, заставляя балансировать на грани экстаза, и вдруг прерывался, начинал заново, опять дразнил.
— Пожалуйста, не мучай меня! — умоляюще сорвалось с ее губ.
Он произнес что-то нечленораздельное в ответ, но не прекратил своей сладкой пытки. Покусывал ее соски, ритмично круговыми движениями поглаживал грудь. Каждый нерв Патриции звучал как туго натянутая струна в этом грандиозном концерте восхитительно-сладких ощущений. И все явственней в этой симфонии звучал голос ее женского естества. Тепло между бедер уже не просто просило, а требовало ласки, натиска и, наконец, вторжения. Она почувствовала, что ее кружевные трусики стали влажными.
— Грегори, милый, люби меня! — Она почти закричала, но вышел лишь горячий хриплый шепот. В ответ он втянул губами ее сосок так, что она вся изогнулась, обхватила руками его гладкую широкую спину и ее ногти до боли впились в его кожу. Никогда она еще не чувствовала себя такой раскрепощенной, импульсивной, одержимой. Она жаждала полного соединения, чтобы гармонично раствориться в великолепном теле любимого мужчины.
— Я, кажется, умру, если ты не возьмешь меня, — прошептала Патриция.
— Умрешь? — хрипло переспросил ее Грегори.— О нет, моя прекрасная Патриция, смерти сейчас нет места рядом с нами. Есть только жизнь и любовь, для чего, собственно, мы и родились на этот свет.
Девушка не находила в себе сил ответить, потому что целиком была во власти обуревавших ее желаний, но подсознательно понимала, что драматический хаос природы, который бил дождевыми струями в стекла, был равен по силе и мощи созидательной силе любви, кипевшей в них. Это было старо, как мир, и неистребимо, как весеннее цветение.
— Грегори! — закричала она. — Я безумно хочу тебя, сейчас, пожалуйста. Возьми, возьми меня немедленно!
— Я иду к тебе, любимая!
Руки мужчины заскользили по ее бедрам, освобождая их от тончайшей кружевной защиты, и вот уже его твердый и горячий член стремительно проник в ее влажное, ждущее соития лоно. Стоны блаженства, вырвавшиеся из груди обоих, заглушил очередной мощный раскат грома.
Грегори двигался ритмично, и Патриции казалось, что они лежат в глубине утлой лодочки, которая качается на волнах ночного океана. Стать одним существом, слитым нераздельно, было так прекрасно, так необходимо, что все остальное по сравнению с этим чудом казалось незначительным, ненужным и очень далеким.
С каждым мгновением наслаждение нарастало, приближаясь к своему пику. Патриции казалось, что она, невесомая, воздушная, бежит по небесной хрустальной мерцающей лестнице, бежит, чтобы испытать неизведанное. И вот напряжение достигло высшей точки, и всю ее сотрясло неописуемое блаженство,
