32M. Балинт. 'Любовь и ненависть', в: 'Первоначальная любовь и психоаналитическая техника', HogarthPress, Лондон, р. 155.
33М. Балинт. 'Любовь к матери и материнская любовь', Internat. J. Psycho- Anal., 1949, p. 251.
34М. Балинт. 'Изменения в целях и терапевтической технике психоанализа', Internat. J. Psycho-Anal., 1950. Замечания по поводу Two-bodipsychologyсм. на р. 123–124.
35 См. приложение к статье 'Любовь к матери', цит. выше. 36Garden City Book, N.-Y., 1951.
37Р.П.Найт. 'Условия организации психоанализа в США на сегодняшний день', J. Am. Psychoanal. Ass., av. 1953,I,№ 2,p. 197–221. 38 М.Гительсон. 'Терапевтические проблемы анализа нормального кандидата', Internat. J. Psycho-Anal., 1954, 35, № 2, p. 174–183.
393. Фрейд. Перспективы психоаналитического лечения. G.W., В. VIII, S. 122.
403. Фрейд. 'Случай Человека с Волками', G.W., Bd. XII, S. 111.
41M. Балинт. 'Аналитическая подготовка и дидактический анализ', Internat. J. Psycho-Anal., 1954, 35, № 3, p. 157–162.
423. Фрейд. 'Советы врачу относительно психоаналитического лечения', G.W., Bd. VIII, S. 376. Отрывок переведен автором.
СТАДИЯ ЗЕРКАЛА И ЕЕ РОЛЬВ ФОРМИРОВАНИИ ФУНКЦИИ ЯВ ТОМ ВИДЕ, В КАКОМ ОНА ПРЕДСТАЕТ НАМВ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОМ ОПЫТЕ1
Концепция стадии зеркала, впервые высказанная мною тринадцать лет назад на нашем последнем конгрессе, успела с тех пор войти в практику французской группы более или менее прочно.
Сегодня однако мне представляется нелишним предложить ее вашему вниманию вновь — на этот раз в связи с тем новым светом, что проливает она на функцию я (je) в имеющем с ним дело психоаналитическом опыте. Опыте, решительно противопоставляющем нас всякой философии, исходящей непосредственно из Cogito.
Я надеюсь, некоторые из вас помнят, что строя эту концепцию, мы исходили из определенной особенности человеческого поведения, выявленной данными сравнительной психологии. Состоит эта особенность в том, что ребенок, отставая какое-то — относительно недолгое, правда, время от детеныша шимпанзе по развитию инструментального мышления, способен, однако, уже в этом возрасте узнавать свое отражение в зеркале именно в качестве своего собственного. Об узнавании этом свидетельствует мимика озарения, характерная для так называемых Aha-Erlebnis — мимика, в которой Колер видит выражение ситуационного восприятия, этой существенной ступени мыслительного акта.
Акт этот, не исчерпываясь, как у обезьяны, единожды достигнутым контролем над бессилием отражения, тут же выливается у ребенка в ряд игровых жестов, с помощью которых тот старается в игровой форме выяснить, как относятся движения уже усвоенного им образа к его отраженному в зеркале окружению, а весь этот виртуальный комплекс в целом — к реальности, им дублируемой, то есть к его собственному телу, а также людям и неодушевленным предметам, расположенным в поле отражения по соседству.
Благодаря исследованиям Болдуина, нам хорошо известно, что событие это может произойти начиная с шестимесячного возраста, и захватывающее зрелище того, как ребенок ведет себя перед зеркалом, не раз наводило нас на размышления. Малыш,
не умеющий не то, что ходить, даже держаться на ногах, поддерживаемый либо кем-то из взрослых, либо искусственными приспособлениями (из тех, что у нас во Франции называются trotte-bebe), озабоченно рвется, вне себя от радости, из своих помочей и, наклонившись вперед, застывает, старясь зафиксировать в поле зрения мгновенную картину собственного отражения.
Вплоть до восемнадцатимесячного возраста поведение это сохраняет именно тот смысл, который мы обнаружили — смысл, который проливает определенный свет как на либидинальный динамизм (до сих пор остававшийся проблематичным), так и на онтологическую структуру человеческого мира, прекрасно вписывающуюся в наши представления о параноидальном познании.
Важно лишь понять происходящее на стадии зеркала как идентификацию во всей полноте того смысла, который несет этот термин в психоанализе, т. е. как трансформацию, происходящую с субъектом при ассимиляции им своего образа (image), словно нарочно предназначенному этому стадиальному аффекту послужить — о чем и свидетельствует употребление в психоаналитической теории древнего термина imago.
Радостное усвоение ребенком на стадии infans, т. е. ребенком, кормящимся грудью и неспособным самостоятельно передвигаться, собственного зрительного образа является идеальной ситуацией для изучений той символической матрицы, где оседает в своей первоначальной форме — прежде чем будет объективировано в диалектике идентификации с другим, и прежде чем язык восстановит функционирование этого я во всеобщем в качестве субъекта.
Если бы мы хотели ввести эту форму в регистр явлений, нам известных, нам следовало бы назвать ее 'Я-идеал' (Je-ideat)2, имея в виду, что ей предстоит стать источником тех вторичных идентификаций, чьим функциям либидинальной нормализации мы этим термином как раз и воздаем должное. Но для нас важно в этой форме то, что она сразу, еще до ее социальной детерминации, ставит инстанцию Я (moi) в ряд фикций, для отдельного индивида принципиально неустранимых. Точнее говоря, фикция эта будет всегда сближаться со становлением субъекта лишь асимптоматически, независимо от того, насколько успешными окажутся попытки диалектических синтезов, с помощью которых он, в качестве Я, призван свое несоответствие собственной реальности, преодолеть.
Дело в том, что целостная форма тела, этот мираж, в котором субъект предвосхищает созревание своих возможностей, дается ему лишь в качестве Gestalt'a,т. е. с внешней стороны. Конечно, по отношению к этой внешней стороне форма выступает, скорее, как образующая, чем как производная, но важно то, что с этой стороны своей она является субъекту зафиксированной в рельефной статуарности и обращенно симметричной, в противоположность той бурной активности, которой силится субъект ее оживить.
Таким образом, этот Gestalt, содержательность которого должна рассматриваться как связанная с родом, хотя двигательный стиль остается покуда нераспознанным, символизирует двумя аспектами своего влияния ментальное постоянство я, преобразуя одновременно ту отчуждающую функцию, к которой оно предназначено; она еще чревата соответствиями, которые связывают я со статуей, в которую человек себя проецирует, с призраками, которые над ним господствуют, и с автоматом, наконец, в котором, неоднозначно связанный с ним, стремится найти завершение мир его собственного изготовления.
Что же касается imagos, чьи сокровенные лики вырисовываются для нас, их привилегированных тайнозрителей, как в нашем повседневном опыте, так и в полумраке символической действенности3, то когда мы полагаемся на зеркальное расположение, которое принимает imago собственного тела, с его индивидуальными особенностями, физическими недостатками, и даже проекциями на объекты в наших снах и галлюцинациях, или когда мы обращаем внимание на роль зеркального аппарата в явлениях двойника, служащих проявлением определенных психических реальностей, порою разнородных, образ, зримый в зеркале, представляется для них порогом видимого мира.
Тот факт, что Gestalt способен оказать на организм формирующее воздействие, подтверждается биологическими экспериментами, самой идее психической причинности столь чуждыми, что даже сформулировать ее на своем языке они не осмеливаются. Между тем экспериментальная биология признает, что необходимым условием созревания гонады голубки является наличие в поле ее зрения любой особи того же вида, независимо от ее пола; причем условие это столь достаточное, что результата можно добиться, поместив подопытный экземпляр в поле зеркального отражения. Другой пример перехода перелетной саранчи из одиночной фазы в стадную в течение одного поколения можно добиться, подвергнув экземпляр саранчи на определенной стадии воздействию — исключительно визуальному — образа ему подобного существа, лишь бы образ этот воспроизводил
