Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).

его брал, и, в-третьих, никакого котла он не брал вообще. Каждое из этих объяснений само по себе, может быть, и неплохо, но вместе взятые они явно никого не устроят.

Именно так сновидение и устроено, объясняет нам Фрейд. И общий сюжет того, что в сновидении происходит, именно таков. Но вопрос, на мой взгляд, состоит скорее в другом: как получается, что Фрейд, который будет в дальнейшем говорить о функции бессознательного желания, здесь, в качестве первого шага своего доказательства, ограничивается тем, что преподносит нам сновидение, которое исчерпывающе объясняется удовлетворением желания, которое иначе как предсознательным, а то и вовсе сознательным, не назовешь? Ведь накануне Фрейд как раз целый вечер и посвятил именно тому, чтобы черным по белому оправдать себя как в том, что произойдет, так и в том, что произойти не может. Для объяснения формулы, согласно которой сновидение всегда представляет собой удовлетворение желания, Фрейду, похоже, требуется поначалу лишь самое общее понятие о желании, — что оно представляет собой и где находится его источник, в бессознательном или предсознательном, его пока не волнует.

К этому вопросу он приходит в примечании, которое я в прошлый раз зачитывал: кто оно, это бессознательное желание, которого субъект ужасается и которое он отталкивает? Когда мы говорим о бессознательном желании — что мы этим хотим сказать? Для кого это желание существует?

Именно на этом уровне сможем мы найти объяснение тому глубочайшему удовлетворению, которое приносит Фрейду решение загадки этого сновидения. Чтобы должным образом оценить тот факт, что сновидение это играет в рассуждениях Фрейда решающую роль, нужно отдавать себе отчет в том значении, которое Фрейд — что очень показательно, хотя и парадоксально — ему приписывает. На первый взгляд, казалось бы, решающий шаг здесь не сделан, ибо речь идет, в конечном счете, разве что о предсознательном желании. Но если Фрейд, тем не менее, считает это сновидение главным, основополагающим, типичным, то он, по-видимому, полагает, что этот шаг им сделан, что дальнейшее изложение более чем доказывает. Если он сам чувствует, что он этот шаг сделал, значит это действительно так и есть.

После анализа, который дал этому сновидению Фрейд, я не собираюсь анализировать его вновь. Это было бы абсурдно. Точно так же, как не может быть речи о том, чтобы анализировать авторов уже покойных, не может быть речи и о том, чтобы анализировать сновидение Фрейда лучше, чем это сделал он сам. Когда Фрейд ход своих ассоциаций прерывает, у него на то есть причины. Он может сказать: Об этом я больше говорить не буду, я не хочу больше рыться в белье и копаться в ночных горшках — или, например: У меня нет больше желания продолжать ассоциации. И нам нужно не заниматься экзегезой там, где сам Фрейд предпочитает умолкнуть, а рассматривать сновидение и его толкование Фрейдом в совокупности, как единое целое. И в этом случае мы окажемся по сравнению с Фрейдом в совершенно иной позиции.

Существуют две различные процедуры — видеть сон и его толковать. Толкование — это процедура, которой мы, аналитики, причастны. Не будем, однако, забывать, что в большинстве случаев мы причастны и первой из этих операций. Ведь мы участвуем в анализе не только поскольку мы сновидение субъекта толкуем — если мы его толкуем вообще — но и постольку, поскольку в качестве аналитиков мы заведомо занимаем в жизни субъекта, а значит, и в его сновидении, какое-то место.

Вспомните, что говорил я вам на учредительном заседании этого общества относительно Символического, Воображаемого и Реального. Речь шла тогда об использовании этих категорий в форме больших и маленьких букв.

iS — обратить символ в образ, отлить символический дискурс в изобразительные формы, то есть в формы сновидения.

sI — обратить образ в символ, то есть истолковать сновидение. Для этого нужно только, чтобы произошло обратное превращение, чтобы символ оказался символизирован. То, что лежит посредине, как раз и позволяет понять, каким образом эта двойная трансформация происходит. Именно это мы и попробуем сделать — взяв совокупность сновидения и предлагаемого Фрейдом толкования его, мы посмотрим, что значит это в порядке Символического и в порядке Воображаемого.

Нам повезло в том, что то знаменитое сновидение, к которому мы, как все вы тому свидетели, подходим с великой деликатностью, не находится, будучи сновидением, во времени. Заметить это несложно, ибо в этом-то оригинальность сновидения как явления и состоит — сновидение не находится во времени.

Как это ни поразительно, но ни один из затрагивавших данную тему авторов не указывает на этот факт достаточно прямо. Эриксон, правда, подходит к нему очень близко, но культурализм его, к сожалению, не служит для этого инструментом слишком удобным. Культурализм этот вынуждает его в первую очередь заняться мнимой проблемой изучения явного содержания сновидения. Именно явное содержание сновидения, говорит он, заслуживает того, чтобы поместить его на первый план. За утверждением этим следует довольно запутанная аргументация, опирающаяся на то самое противопоставление поверхностного и глубинного, от которого я всегда умолял вас избавиться. Как говорит в Фальшивомонетчиках Андре Жид, нет ничего более глубокого, чем лежащее на поверхности, потому что глубокого нет вообще. Но дело сейчас не в этом.

Исходить надо из текста, причем, следуя совету и примеру самого Фрейда, относиться к нему надо так, словно перед нами Священное писание. Автор, из-под пера которого он выходит, — всего лишь писец, бумагомаратель, и роль его второстепенна. С момента, когда читатели заинтересовались психологией Иеремии, Исайи, даже самого Иисуса Христа, комментарии к Писанию стали для них навеки заказаны. Неслучайно, когда речь идет о пациентах, я требую от вас внимания к тексту, а не к психологии автора — все мое преподавание ориентировано именно на это.

Обратимся же к тексту. Эриксон придает большое значение тому, что Фрейд с самого начала говорит: мы принимаем. Персонаж его тем самым удваивается — он принимает вместе с женой. Речь идет о маленьком домашнем празднике, на который, будучи другом семьи, должна явиться и Ирма. Я готов согласиться, что слова мы принимаем действительно выставляют Фрейда в роли главы семейства, но вовсе не уверен, что они подразумевают сколь-нибудь заметную двойственность его социальной функции, так как Frau Doktor не появляется в сновидении ни на минуту.

С момента, когда Фрейд вступает в разговор, визуальное поле сужается. Он берет Ирму за руку и начинает делать ей упреки, обвинять ее: Это ты виновата, если бы ты меня слушала, все бы шло хорошо. Ирма, со своей стороны, отвечает ему Ты представления не имеешь, как мне больно здесь, и тут, и еще вот здесь — в горле, в животе, в желудке. А потом она жалуется, что ей все прямо стягивает, zusammenschnure. Это zusammenschnuren кажется мне особенно выразительным.

М-м X; — В те времена, чтобы стянуть корсет туже, за шнуры нередко тянули три или четыре человека сразу.

Лакан: — Фрейд взволнован ее словами и начинает проявлять некоторое беспокойство. Он подводит ее к окну и просит открыть рот.

Все происходит, таким образом, на фоне спора и сопротивления — сопротивления не только тому, что Фрейд предлагает, но и осмотру.

Речь идет о сопротивлении, свойственном женщинам. Авторы, как правило, благополучно минуют этот момент, ссылаясь на пресловутую 'викторианскую' женскую психологию. Ясно ведь, что женщины нам больше не сопротивляются — женщины, которые сопротивляются, нас больше не возбуждают, и когда

речь заходит о женском сопротивлении, все шишки сыплются на бедных викторианок. Это действительно забавно. Перед нами следствие культурализма, который в данном случае не открывает м-ру Эриксону глаза на происходящее.

Тем не менее именно вокруг этого сопротивления ассоциации Фрейда и строятся. Благодаря им становится ясно, что хотя в сновидении появляется только Ирма, дело далеко не в ней одной. Между теми, кто за ней вырисовывается, находятся, в частности, две фигуры, симметричность которых не делает их менее проблематичными, — это жена Фрейда, на тот момент, как известно, в положении, и другая больная.

Хорошо известно, насколько важную роль играла в жизни Фрейда его жена. Он питал к ней привязанность не просто семейную, а именно супружескую, в высшей степени идеализированную. Однако