модель психического аппарата, позволяющая как раз дать первичному процессу какое-то объяснение, начинает у него вырисовываться, не находит ничего лучшего, как с самого начала признать, что мне- зическая запись, которая отреагирует на проявление потребности появлением галлюцинации, есть не что иное,
Для знака характерна не только его связь с образом, занимающим в теории инстинктов определенное место. Он не принадлежит к тем приманкам, которых хватает, чтобы пробудить потребность, но недостаточно, чтобы утолить ее. Он стоит в определенном отношении с другими означающими — например, с тем, что прямо ему противоположно и означает его отсутствие. Являясь в связи с игрой, которую присутствие ведет с отсутствием, а отсутствие с присутствием, — игрой, которая связана, в свою очередь, с голосовой артикуляцией, где дискретные элементы, которые представляют собой означающие, уже проявляются, — он находит себе место в группе, уже организованной в качестве совокупности означающих, уже связанной в единую символическую структуру.
Наши знания о простейших сновидениях ребенка свидетельствуют о том, что речь в них идет не просто об удовлетворении, наподобие удовлетворения голода. Здесь перед нами нечто такое, что с самого начала несет в себе черты избытка, чрезмерности. Маленькой Анне Фрейд снится как раз то, что ребенку успели запретить:
И это принципиально существенная черта. Мы находим ее абсолютно на всех уровнях. На каком бы уровне мы ни рассматривали все то, что пред стает как галлюцинаторное удовлетворение, черта эта обязательно окажется налицо.
Если вы, напротив, возьмете в качестве отправной точки явление бреда, то и здесь вы можете на какое-то время испытать искушение попытаться за неимением лучшего, опередив Фрейда, представить это явление как соответствующее своего рода желанию, желанию того же субъекта. Что ж, несколько поверхностных наблюдений или косвенных свидетельств, вроде приведенного выше, гдечто-то действительно может об удовлетворении желания напомнить, позволяет вам к такому выводу и вправду придти. Но разве не очевидно при этом, что самым значительным, поразительным, крупным и всеобъемлющим из связанных с бредом явлений будет вовсе не явление, сопоставимое с удовлетворением желания в сновидении, а нечто установившееся и фиксированное — вербальная галлюцинация.
Здесь, однако, встает ряд вопросов: на каком уровне эта вербальная галлюцинация возникает; имеет ли в данном случае у субъекта место своего рода внутреннее отражение в форме психомоторной галлюцинации, констатировать наличие которой необычайно важно; имеют ли место та или иная проекция и т. д. Разве не понятно, однако, что началом, которое в образовании этих галлюцинаций играет главную роль и должно было бы лечь в основу их классификации, является их означающая структура? Галлюцинации — это явления, организованные на уровне означающего. Строение этих галлюцинаций нельзя ни на мгновение представить себе, не обратив внимание на то, что главная в этом явлении черта — что это явление означающего.
Это как раз и должно постоянно напоминать нам, что если принцип удовольствия и можно рассматривать с точки зрения такого заведомо ирреального удовлетворения желания как удовлетворение галлюцинаторное, то лишь постольку, поскольку удовлетворение это дает к себе доступ в области означающего и предполагает наличие некоего места, которое мы
Как можете вы на маленькой этой схеме видеть, потребность дает о себе знать в той внешней, в каком-то смысле, зоне контура, что образуется правою его частью. Потребность предстает здесь в виде своего рода хвоста означающей цепочки — чего-то такого, что, существуя лишь в пределе, носит, тем не менее, узнаваемые черты соединенного с ним удовольствия. Что бы на этом уровне схемы ни оказалось, дело всегда происходит именно так.
Острота приносит удовольствие лишь постольку, поскольку то, что реализуется на уровне Другого, она заставляет устремиться в конечном счете к тому, что, располагаясь поту сторону смысла, как раз и заключает в себе известное удовлетворение.
Точно так же, как в этой, внешней части цепи находит себе место принцип удовольствия, в противоположной части ее располагается принцип реальности. Если говорить о человеческом субъекте в том виде, в котором мы на опыте имеем с ним дело, то поскольку принцип этот поднимается на уровень процесса вторичного, воспринимать или определять его каким-либо иным образом уже невозможно. Нельзя же игнорировать, говоря о реальности, тот факт, что означающее действительно входит в Реальное человечка в качестве некоей самобытной реальности! Имеется язык, в мире что-то говорится, и отсюда возникает целый ряд вещей, целый ряд означаемых предметов, которые, не будь в мире означающего, никогда таковыми не стали бы.
Вступление субъекта в мир какой бы то ни было реальности абсолютно немыслимо, если выводить его исключительно из чистого опыта или переживания чего бы то ни было — фрустрации, раздора, столкновения, ожога, чего хотите,
Фрейд, однако, делает касательно этого элемента опыта существенную оговорку: символизация налицо уже раньше, задолго до того, как обучение языку в плане моторном, в плане слуховом и в том плане, где происходит понимание того, что рассказывают, приняло формы сколь-нибудь развитые; 
она налицо с самого начала, заявляя о себе уже в первых же отношениях ребенка с объектом, и прежде всего в отношениях с материнским объектом — тем первоначальным, первичным объектом, от которого всецело зависит само существование его в мире. Объект этот на самом деле в процессе символизации заранее уже включен, и роль его в том, собственно, и состоит, чтобы ввести в мир существование означающего. Причем происходит это на стадии самой ранней.
Запомните хорошенько: как только ребенок обретает способность противопоставлять друг другу две фонемы, перед нами уже два слова. И вместе с двумя другими — тем, кто их произносит, и тем, кому они адресованы, то есть объектом, его матерью, — они составляют четыре элемента, которых вполне достаточно, ибо они уже содержат в себе свернутым образом ту комбинаторику, из которой разовьется впоследствии организация означающего.
Я перейду теперь к другой, новой схеме, которая, впрочем, уже была мною раньше намечена и которая продемонстрирует вам некоторые следствия того, о чем я только что говорил, напоминая одновременно о том, что я пытался до вас донести в прошлый раз.
Мы сказали уже, что исходным моментом здесь являются отношения ребенка с матерью. Однако настаивая на том, что первые отношения с реальностью складываются по оси ЕМ, объясняя построение реальности исключительно отношениями желания ребенка с объектом, поскольку он это желание удовлетворяет или же нет, мы обнаружим, что реальность остается для нас при этом не выводимой и что реконструировать ее в опыте, не прибегая для этого к всевозможным уловкам, попросту невозможно.
Если и можно, в пределе, в некоторых случаях ранних психозов что-то подобное усмотреть, прибегают к такой диалектике не иначе, как обращаясь в детском развитии к его так называемой депрессивной фазе. Но поскольку диалектика эта предполагает предварительное развитие гораздо более сложное, речь на самом деле всегда идет совершенно о другом — ребенок не имеет дело просто-напросто с объектом, который удовлетворяет или не удовлетворяет его, так как благодаря той минимальной плотности ирреальности, которую первичная символизация создает, он занимает место в треугольнике, задаваемом не
