в виду, что это люди, на которых нельзя положиться. Достаточно было, кажется, увидеть, как прогуливаются они в половине первого у дверей перед тем, как пойти на занятие, чтобы почувствовать лежащую на них печать токсикомании и гомосексуальности. Это просто носилось в воздухе. Это было видно во всем — в их стиле, облике, поведении.
Я хочу сказать, что отнюдь не со вчерашнего дня публика моя производит по своему составу — почему, собственно, не устаю я сам себя спрашивать — впечатление несколько неудобной. Мы испытали это на себе в месте, где оставались, в чем я, разумеется, благодарен тем, кто этому способствовал, достаточно долго. Не думайте, впрочем, будто молва о неудобном характере моей аудитории могла родиться в случайном месте.
Именно ученики Нормальной Школы, эти баловни Университета, прекрасно знающие, что для преподавания дисциплины вовсе не надобно ее знать, обнаружили, что на семинаре у меня происходят странные вещи. Там, оказывается, когда вы курите — почему я, между прочим, не раз повторял, что вы могли бы от этого и воздержаться — так вот, когда вы курите, происходит нечто такое, что я нигде больше не наблюдал — дым проникал через потолок в расположенное выше помещение библиотеки, так что деликатные легкие работавших там студентов этого не выдерживали.
Вещи столь необычные только с такой публикой, как вы, и могут произойти. На значение этого факта я вам как раз и указываю.
Перед вами, во всей красе, акт протеста, который я вам предсказывал. Человек этот поистине очень трогателен.
Все это происходит в зоне, значение которой подобные действия нисколько не умаляют.
Сколь бы занятные шутки нам организаторы ни уготовили, я вынужден на этом занятие завершить.
II Господин и истерик
КООРДИНАТЫ АНАЛИТИЧЕСКОГО ПЕРЕВОРОТА
На эти четыре формулы мы в дальнейшем станем ссылаться.
Те, кто присутствовали на первом занятии семинара, может быть, слышали, как я напоминал там о формуле, согласно которой означающее, в отличие от знака, это то, что представляет субъект для другого означающего. Поскольку другое означающее, судя по всему, ничего об этом не знает, ясно, что речь в данном случае идет не о представлении, а о представителе.
Благодаря чему я счел тогда же возможным проиллюстрировать этой формулой то, что назвал я дискурсом господина.
1
То, что оказалось возможным свести дискурс господина к единственному означающему, предполагает, что означающее это что-то собой представляет. Сказать
И в самом деле, ведь ничто не указывает на то, в чемименно навязывает господин свою волю. Что необходимо согласие, это несомненно, и то, что в качестве означающего абсолютного господина Гегель мог привести только смерть, является в данном случае знаком — знаком того, что это псевдо-начало никак проблему не разрешает. И в самом деле, ведь для того, чтобы положение дел сохранялось, господину пришлось бы, чтобы подтвердить свое господство над смертью, воскреснуть — другими словами, ему пришлось бы пройти через испытание. Что касается раба, то положение у него точно такое же — только он через это испытание отказался пройти.
Загадка функции господина не дается, как видим, так уж легко. Я указываю на это, потому что мы находимся на верном пути — на пути, который нами, без ложной скромности, был открыт и который теорией бессознательного отнюдь не является, — когда утверждаем, что вовсе не само собой разумеется, будто всякое знание, будучи знанием, знает себя непременно как таковое.
То, с чем мы в опыте психоанализа, пусть самого элементарного, немедленно сталкиваемся, относится не к разряду познания или представления, а именно к разряду знания. Речь идет, если уж говорить точно, о чем-то таком, что связывает означающее Sjс другим означающим S2, выступающим как его основание.
Термины эти довольно, я сказал бы, рассыпчаты — я прибегаю к этой метафоре, чтобы донести до вас смысловой оттенок, которым окрашено у меня в данном случае слово
Именно в этом контексте, и лишь постольку, поскольку оно не знает себя, обретает устойчивость то, что себя знает, выдавая себя в спокойной уверенности за эдакого маленького господина, за я, за знатока.
Время от времени, между тем, происходят, мы видим, сбои. Именно в этих случаях врываются в ход вещей ляпсусы и огрехи, в которых дает о себе знать бессознательное. Причем лучше и глубже, чем в свете психоаналитического опыта.
Порою мы позволяем себе прочесть биографию. Мы делаем это, когда документов, имеющихся в нашем распоряжении, достаточно, чтобы ясно было, чем человек жил, к чему считал себя предназначенным, и насколько, по его мнению, он свое предназначение осуществил.
Однако имея в виду, что знание не обязательно себя знает, вполне возможным окажется, читая подобную биографию, понять, на уровне какого бессознательного знания происходила работа, обнаруживающая истину всего того, что полагало, будто существует.
Возвращаясь к анализу схемы дискурса господина, укажем, что именно невидимая работа раба, та самая, что формирует латентное бессознательное, обнаруживает, стоит ли эта жизнь того, чтобы о ней говорить. Потому то и возникает вокруг истин, истинных истин, столько заблуждений, ошибок, вымыслов.
Знание, таким образом, оказывается в центре психоаналитического опыта, помещается им, так сказать, на скамью подсудимых. Уже это, само по себе, возлагает на нас обязанности его допрашивать, ничем себя в этом допросе не ограничивая. Вообще говоря, мысль о том, будто знание_как-то, где-то, хотя бы в чаемом будущем, способно стать замкнутым целым — мысль эта и без всякого психоанализа вызывала сомнения.
Возможно даже, что сомнения эти, в случае скептиков, заходили излишне глубоко. Под скептиками я разумею тех, кто некогда составлял под этим именем школу, — у нас о ней теперь очень слабое представление. Но в конце концов кто знает, какой от них нам был бы прок? Что мы можем узнать о них из того, что нам от этой школы осталось? Благоразумней, быть может, воздержаться от мнения по этому поводу. От знания их дошло до нас, вероятно, лишь то, что способны оказались у них почерпнуть другие, те, кто понятия не имели, откуда исходили скептики в своих радикальных формулах, ставивших под сомнение всякое знание вообще, не говоря уже о целостном знании.
Что действительно хорошо показывает, насколько малую роль играют здесь школы, так это тот факт, что идея, будто знание может быть целостным, остается, если можно так выразиться, имманентна политике как таковой. Это известно издавна. Воображаемая идея целого в том виде, в котором дана она нам в
