Сначала я услышала его шаги по выложенной камнями дорожке, и вот он здесь.
— Кто там?
Он достал из кармана фонарь, более яркий, чем моя свеча, и направил свет на меня.
— Добрый вечер.
Ноги мои словно приросли к полу, и я сердито ответила, как и следовало ответить ночному непрошеному гостю:
— Добрый вечер.
— Это я.
— Ну и что?
— Ничего.
— Ты напугал меня.
— Извини.
— Уже далеко за полночь.
— Да. Я не мог прийти раньше. Я знал, что здесь полно людей. Но мне очень хотелось посмотреть на свою дочь.
— Войди, — сказала я и протянула ему руку.
Он не сделал попытки обнять или поцеловать меня, вкрадчивость и лесть были ему чужды. Такой человек не может не вызывать доверия.
— Разденься, ты совершенно мокрый. Откуда ты?
— «Кадиллак» стоит по ту сторону ручья.
— «Кадиллак»? Ты тоже стал вором?
— У меня призвание.
Я попросила его объяснить, что он имеет в виду, но он сказал, что объяснить призвание невозможно.
— Ты ушел из полиции?
— Давно.
— На что же ты живешь?
— Денег у меня достаточно.
— Достаточно, — повторила я. — Если их достаточно, то они получены явно нечестным путем. Но все равно, входи в комнату или лучше в кухню. Я посмотрю, есть ли еще огонь в очаге, а то придется разжечь: надо же тебя угостить кофе, хотя я и не уверена, что ты останешься здесь ночевать.
Кухня находилась у самого входа, комната для гостей, где помещались мы с Гудрун, налево, комната, где спали родители, направо.
— Где моя дочь?
Я вошла с ним в комнату и посветила свечкой над девочкой, спавшей в большой постели для гостей, у стены; мое место было с краю. Он смотрел на нее, а я на этого чужого человека. Очевидно, я все-таки потомок тех людей, которые не признают связи между отцом и ребенком. Я никак не могла постичь, что он отец ребенка больше, чем другие мужчины, или что мужчины вообще могут иметь детей. Он долго смотрел на девочку, не произнося ни слова. Я приподняла перину, чтобы он мог увидеть ее всю.
— Ты чувствуешь, как она благоухает? — спросила я.
— Пахнет?
— Дети благоухают, как цветы.
— Я думал, что от них пахнет мочой.
— Это потому, что ты свинья.
Он посмотрел на меня и торжественно спросил:
— Скажи, ведь это я ее отец?
— Да, если ты не отрекаешься от нее, хотя это не имеет никакого значения.
— Никакого значения?
— Не будем говорить об этом теперь. Пойдем в кухню. Я попытаюсь разжечь огонь.
Когда он сел, я обратила внимание, что на нем костюм из дорогой материи и новая шляпа. Его обувь не годилась для наших дорог — легкие коричневые ботинки были забрызганы грязью. Я предложила ему переодеться, но он и слышать об этом не хотел.
— Может, все-таки дать тебе хорошие шерстяные носки?
— Нет.
Он был молчалив, как всегда. Каждое слово из него приходилось вытягивать. Но даже когда он молчал, голос его продолжал звучать в моих ушах.
— Что нового в Рейкьявике?
— Ничего.
— Как поживает наш органист? — спросила я и сразу почувствовала, что сдаюсь, признавая существование какой-то связи между нами. Он тоже это заметил.
— Наш органист? Его мать умерла. Он выводит семь новых сортов роз.
— Это хорошо — сначала все забыть, а потом умереть, как эта женщина. Мир не может быть только злом, поскольку существует так много разных сортов роз. А вот и торт. Он нам достался от женского союза. Или лучше бутерброд?
Конечно, он предпочитал бутерброды.
Пока я готовила бутерброды и кофе, я все время чувствовала на себе его взгляд, хотя и стояла к нему спиной.
— А как Боги? — спросила я, продолжая рыться в шкафу.
— Они объявили войну Кусачкам, — сказал мой гость. — Они говорят, что Двести тысяч кусачек, когда он еще верил им, этим Богам, разрешил им пользоваться «кадиллаком», и утверждают, что у них есть документ, подтверждающий это, а теперь Двести тысяч кусачек дешево продал машину.
— А ты купил ее и отнял у этих бедняжек? Они так гордились ею, мне просто трудно представить Атомного скальда без «кадиллака».
— А мне совсем не жаль Богов. «Мне отмщение», сказал господь…
— Ну как, удастся «Фабрике фальшивых фактур» продать страну?
— Конечно. Двести тысяч кусачек уже вылетел в Данию за костями. «ФФФ» организует зрелище для народа — пышные похороны. Будут приглашены важные гости.
Так мы болтали о разных вещах, пока я накрывала на стол, пока он, глядя на мои руки, вдруг не спросил:. =
— Можно переночевать у тебя?
— Оставь меня в покое, я сейчас выздоравливаю и снова становлюсь девушкой.
— Это как же понять?
— Если девушку семь лет никто не трогает, она снова становится чистой. — Я поспешила отойти к шкафу, чтобы он не видел, как я покраснела.
— Осенью мы поженимся.
— Ты с ума сошел! Как это могло прийти тебе в голову?
— Это хорошо для нас обоих. Для всех.
— Прежде всего я хочу стать человеком.
— Я тебя не понимаю.
— Неужели ты не видишь, что я ничего не умею, ничего не знаю, что я — ничто?
— Ты — душа северной долины.
— Хватит и того, что я завела ребенка от первого встречного, так неужели еще нужно и замуж за него выходить!
— Почему ты в прошлом году захлопнула передо мной дверь?
— А как ты думаешь, почему?
— Может быть, появился другой, а я впал в немилость?
— Конечно. Другой, третий, четвертый — все новые и новые. Я просто не успевала спать со всеми.
— Зачем ты кривляешься?
