— Да поможет тебе господь бог, дитя мое, — сказала Херборг, растерявшись перед таким бурным излиянием чувств. — Я не предполагала, чтобы у кого-нибудь из детей могли быть такие ужасные мысли. Я всегда думала, что ты разумная девочка, Салка. Ты была такая прилежная, когда тебя учил Али. Только позавчера я слышала, как сам учитель хвалил тебя. Говорил, что ты очень развитая для своего возраста. И вдруг ты начинаешь нести несусветную чушь, в которой нет ни единой капли здравого смысла. Притом все это так непристойно!
— А мне все равно, — упрямилась девочка. — Может быть, я и вправду дурочка, какой меня считали, когда мы только приехали сюда. Я только знаю, что те, что носятся со своими способностями, ничуть не лучше других. Богачи используют их для всяких гадостей и вертят ими, как им вздумается.
— Что ты хочешь этим сказать, дитя мое? Ради всего святого, о чем ты говоришь?
— Ничего. Я разговариваю сама с собой. Я знаю, меня никто не понимает, никто. Ну и пусть. Кто я? Всего лишь дочка шлюхи, как кричали мне вслед мальчишки, когда я была совсем маленькая. Что ж, пусть смеются те, кто думает, что это забавно. Ну, я пошла, извини, что я увязалась за тобой. Не знаю, зачем я это сделала.
Но видимо, она не очень торопилась уходить. Кофе уже поспевал, и девочка охотно поддалась уговорам остаться. Чтобы отвлечь мысли девочки от неприятной темы, Херборг принесла альбом с фотографиями и положила ей на колени. Салка принялась листать его. Херборг видела, что девочка очень расстроена, и стала рассказывать ей о людях на фотографиях. Девочка смотрела и слушала, ничего не понимая. Она очнулась только тогда, когда Херборг указала на фотографию женщины почти в целый лист и сказала, что это Сульвей, покойная мать Али.
С фотографии смотрела красивая молодая женщина в датском наряде. Глаза у нее были глубокие и добрые, но в их глубине таилась серьезность и даже какая-то боль, тайная, невысказанная. Салке Валке показалось, что она давным-давно знает ее. Черты лица ее были мягче, чем у сестры, хотя сходство между ними было поразительное. Подумать только, на Салку грустными, нежными глазами смотрела мать Арнальдура, женщина, которая навсегда исчезла за голубыми горами. Девочка резко подняла голову и спросила:
— Правда, что она умерла?
Херборг посмотрела на нее испытующе и холодно:
— Что это тебе вздумалось спрашивать об этом?
— Не знаю, — отвернувшись, ответила девочка. — Я подумала, что, может быть, она уехала куда- нибудь?
— Кто вбил тебе в голову эти глупости? — на этот раз уже резко спросила Херборг.
Она встала с места, прошлась по комнате, затем подошла к Салке, подбоченилась и испытующе уставилась на девочку.
— Никто, — покраснела Салка. — Так, сболтнула, не подумав. Может, потому, что на фотографии она как живая.
— Я уверена, что Арнальдур внушил тебе, хотя я ему приказывала нигде и никому не болтать этот вздор. У него всегда были какие-то причуды, правда, теперь меньше. Она умерла, когда он был совсем маленький. Ее смерть долго скрывали от него. Когда в последний раз он говорил тебе об этом?
— Я не разговариваю с ним больше. Он не хочет знать меня. И я не хочу с ним знаться, — заявила девочка.
Больше ничего не могла выведать у девочки Херборг. Салка продолжала перелистывать альбом. Увидев фотографию мужчины, она ткнула в нее пальцем.
— А это кто?
Херборг подошла к ней и нагнулась над альбомом.
— Это Бьерн, папа Арнальдура, — ответила она, задержав на некоторое время взгляд на фотографии. — Он женился на другой. Ну, кофе уже готов…
Херборг подошла к плите и стала разливать кофе. По комнате, щекоча ноздри, распространился приятный аромат. Девочка жадно рассматривала лицо интеллигентного светского мужчины с умными, выразительными глазами. Это от него сын унаследовал удлиненный подбородок и красиво очерченный рот. У мужчины был отложной воротничок и цветок в петлице.
— Кто он? — спросила девочка.
Херборг поставила кофейник на печку, подошла к девочке и, указывая большим белым пальцем на фотографию, сказала:
— Ты не находишь, что у него красивые глаза? И рот? Ах, какой формы рот! Но самое удивительное у него — это голос. Этого, конечно, на фотографии не увидишь. Удивительный голос. Ты спрашиваешь, кто он? Да кем он только не был! Посмотри на ямочку на подбородке. Никто не мог устоять перед ней, должна тебе сказать.
— Ямочка на подбородке? — тупо переспросила девочка.
— Что же это я разболталась, — спохватилась Херборг и быстро повернулась к плите. — Не очень-то умно с моей стороны. Просто стыд.
— Я никому не расскажу, — душевно сказала девочка.
— Чего не расскажешь? — разгневалась Херборг. — Что ты еще придумала!
И, не сказав больше ни слова, она выхватила из рук Салки Валки альбом, как будто девочка в чем-то серьезно провинилась, отнесла его в другую комнату и заперла в комод.
Уже стемнело. В кухне слабо горела подвешенная на стене лампа. Комната оставалась во мраке. И вдруг они увидели Арнальдура, сидящего в углу. Он так тихо вернулся домой, что они не слышали. Возможно, он был свидетелем большей части разговора между Херборг и Салкой Валкой.
— Что это ты прячешься в темноте, дитя мое? Почему не дал знать, что ты пришел, а бродишь по дому, как привидение?
— Ну, я пошла, — крикнула Салка Валка из кухни. — До свиданья!
— Ну что за глупости? Я вижу, вы оба не в себе. Я для тебя готовила кофе, Сальвор, хлопотала, а ты уходишь. А ты, Арнальдур, почему не идешь в кухню? Иди сюда, поговори с Салкой. А то ведешь себя как чудак. На тебя уж стали жаловаться, что ты не признаешь людей, не здороваешься с ними! Я-то всегда думала, что вы ладите между собой. Садитесь, попейте вместе кофе!
Арнальдур вошел в кухню, бледный и серьезный. Девочка боялась взглянуть ему в глаза. На нем был воротничок и галстук, волосы подстрижены. Девочка не ответила на его приветствие и повернулась к нему спиной. Его тетка продолжала:
— Боже мой, как ты выглядишь? Бледный, точно мертвец. Где это ты пропадал вчера ночью, что заявился так поздно? Имей в виду, сегодня вечером ты у меня шагу не сделаешь из дома!
— Перестань, пожалуйста, — раздраженно возразил Арнальдур. Голос его дрожал и, казалось, вот- вот сорвется. — Оставь меня в покое!
— Я вижу, ты возомнил себя слишком взрослым, начинаешь пререкаться со старшими. Ладно, садись и поговори с Салкой. Она чувствует себя несчастной. Все неласковы с ней, друзей у нее нет. Ты плохо поступил, что перестал с ней дружить.
— Насколько я понял, ты уже успела рассказать Салке все, что, по-твоему, ей нужно знать обо мне и других людях. К тому же ей безразлично, говорю я с ней или нет. Я прекрасно слышал, Салка, как недавно в лавке ты сказала, что не собираешься разговаривать со мной, хоть и не знаю, в чем я перед тобой провинился. Не помню, чтобы я был груб или невежлив с тобой.
— Не хочу я с тобой разговаривать, — отрезала девочка, держа чашку кофе в руках и отворачиваясь к стене.
— В чем дело? — удивленно рассмеялась Херборг. — Уже не влюбились ли вы, дети, друг в друга?
— О нет, тот, кто все видит и знает, тому известно, что нет. Про нас этого не скажешь! Ничего похожего!
— Рад это слышать, — обиженно отозвался мальчик. — По правде говоря, я даже не представляю, что мог бы влюбиться в тебя, по крайней мере до тех пор, пока ты ходишь в штанах, глупая. Вот когда наденешь юбку, тогда видно будет.
— Да, конечно. Особенно если я наряжусь в меховое пальто и буду гонять тебя по ночам за водкой,
