любую щель, на полу образовывались лужи и постели промокали До последней нитки. Дождь превратился в град, затем в снег, снег повалил в дома, на кроватях лежали сугробы. Наконец непогода утихла, потеплело, даже наступили солнечные деньки. Снег растаял.
Многие, наверное, думают, что непогода — всего лишь непогода, миновала она — и дело с концом. Но дурная погода в небольшом поселке на берегу моря вторгается в жизнь человека серьезнее, чем принято думать. Она подрывает здоровье, опрокидывает планы женитьбы, меняет всю дальнейшую судьбу человека, не говоря уже о том, что часто по ее милости не один рыбак — кормилец семьи вообще не возвращается домой, где его ждет гурьба ребятишек и жена, разбавляющая молоко своими слезами. В некоторых домах ненастье оставляет после себя сильнейшую простуду или воспаление легких, которое в здешних местах обычно переходит в бронхит или плеврит и кончается туберкулезом.
Прошлой осенью в такую непогоду в первый раз захворал мальчик в Марарбуде. Что-то неладное произошло у него с легкими. Потом привязалась золотуха: у него болело горло, припухли веки, появилась непрекращающаяся течь из ушей и глазок. Летом он отогрелся на солнышке, поправился и выглядел почти здоровым, у него поджили нос и ушки. Но при нынешней непогоде он опять расхворался, как и в прошлую зиму. Болезнь опять подобралась к легким, ребенок потерял аппетит, у него начался жар. Снова вскрылись болячки, началась течь из ушей и носа, снова дом огласился его плачем, раздирающим душу, мучительным, как крик животного, подвергающегося истязанию. Болезнь малыша стала серьезным препятствием на пути к предполагаемому браку. Было ясно: пока мальчик не поправится, он не будет большим приобретением в хозяйстве в Квиуме.
Ребенок был единственным достоянием женщины, не считая, конечно, Иисуса Христа. Сигурлина ни на шаг не отходила от мальчика ни днем, ни ночью, пока кто-нибудь не сменял ее. Обрученные решили отложить свадьбу до весны. Невесте пришлось спрятать исландский костюм в сундук старой Стейнун. Если мальчик на минутку утихал ночью, она подходила к сундуку, доставала наряд и разглаживала гладкий блестящий материал красной распухшей рукой, вознося молитву Иисусу. Сколько страстных и проникновенных молитв посылала Сигурлина своему спасителю, когда она рассматривала свое подвенечное платье или когда с тоскою вглядывалась в личико ребенка и видела его ввалившиеся щечки, всегда открытый ротик, белый от молочницы, опухшие веки, покрытые корками.
— Боже всемогущий, — молилась она. — Ты единственный друг бедных и страждущих, протяни свою благословенную руку над моим любимым мальчиком…
Йохан Богесен не видел особых поводов для веселья и гулянья в этих местах. Поэтому он предоставлял свое помещение для развлечений только в самых исключительных случаях, например для благотворительных вечеров, и люди разумные не осуждали его за это. И вот между рождеством и Новым годом Богесен разрешил союзу женщин устроить вечер. Все, кто хотел, могли взять со своего счета наличными деньгами от пятидесяти эйриров до двух крон. А люди позажиточнее даже целых пять крон. Этот вечер устраивался в пользу вдов и сирот, чьи кормильцы погибли этой осенью во время урагана. Йохан Богесен с готовностью предоставил один из своих рыбных складов. Предполагалось, что доктор прочтет лекцию о так называемых рентгеновских лучах, потом с небольшой речью выступит сам Йохан Богесен. Союз женщин, возглавляемый теперь женой шорника, собирался торговать кофе. Союз надеялся собрать до полутора сотен крон в пользу вдов и сирот. Давненько не было в этих местах такого праздника, ведь не каждый же день в Осейри гибнет сразу столько рыбаков.
Теперь Салка Валка только и думала, что о предстоящем празднестве, хотя все говорили, что детей на танцы не допустят, а ей минуло только четырнадцать лет. Салка Валка никогда прежде не интересовалась этим и не стремилась на танцульки, которые после окончания лова устраивались в какой- нибудь из хижин. Но ей сейчас даже по ночам снилось, как она кружится по залу. Ей снилось, что мальчишки наперебой приглашают ее танцевать и она парит в воздухе, легкая и сильная. Она поговорила со своими сверстницами, и все они согласились, что это очень здорово и что никто не имеет права запретить девочкам повеселиться. Перед многими из них возникла серьезная проблема — во что одеться к такому торжеству.
— Подумаешь, — сказала Салка Валка, — Мы будем танцевать друг с другом. Я вовсе не собираюсь танцевать с мальчишками. Знаете, что мы сделаем: мы переоденемся и вымажем лицо сажей.
Но из увлекательного плана с переодеванием ничего не вышло. В тот самый день, когда намечался праздник, душа Сигурлинни тихо и мирно отошла в страну праведных. Все мысли о переодевании и веселье казались теперь кощунством. Последние сутки маленький совсем ослаб, он ничего не ел и не пил, не открывал глаз, не плакал, и ни единой искры жизни не было заметно в этом несчастном, измученном тельце, обтянутом сморщенной желтой кожей с темным пушком на голове. Он был уже мертв, когда Салка Валка вернулась с работы. Девочка застала мать на кухне. Она сидела за столом, подперев руками голову, и смотрела перед собой невидящими глазами, не замечая и не слыша ничего вокруг. Сколько бессонных ночей она провела, баюкая своего маленького, сколько выстрадала вместе с ним, так горячо его любила! В ее душе открывались священные грустные просторы, когда она смотрела по ночам, как содрогалось измученное невинное тельце, которое бог вызвал из глубины ее греха. Он послал ему страдания такие же, какие претерпел его собственный сын. Даже в самые последние минуты Сигурлина молилась и надеялась. Наверное, она и сейчас еще окончательно не осознала, что его уже нет.
Такова человеческая жизнь…
Сигурлина не подняла головы, не взглянула на Салку Валку, когда та вошла в комнату. Живые кажутся такими незначительными в сравнении с теми, что ушли навсегда. Старая Стейнун стояла у плиты, скрестив на животе руки, и рассказывала Сигурлине о том, как умирали от золотухи ее дети. Она никогда прежде не говорила, что в этом самом доме она потеряла четырех детей. Все они умерли вот в этой комнате.
— Я знаю, я всю зиму грешила в своих молитвах, — наконец сказала Сигурлина, видимо, не вникая в слова старой Стейнун. — Если бы сатана меня не попутал и я прочла бы молитву богу отцу, быть может, он и не умер бы. Но он так неожиданно заболел осенью, после этого сильного урагана, что молитва как-то не шла на ум. Знаете эту молитву — «Да исполнится воля твоя». — Сигурлина так тяжело вздохнула, словно хотела столкнуть огромный камень, лежащий у нее в груди, — Сейчас я прочту эту молитву: «Да исполнится воля твоя на земле и на небесах» — кажется, так будет лучше.
Вечером Салка Валка помогла матери вымыть спальню. Сигурлина взяла трупик, осторожно обмыла его и прикрыла чистой простыней. Потом она раскрыла молитвенник, выданный ей в Армии спасения, на своем любимом псалме и положила развернутую книгу на грудь мертвого ребенка.
Все происшедшее почти вытеснило из головы Салки Валки мысли о предстоящем торжестве в пользу оставшихся в живых. Она даже не подумала пойти туда, хотя ее пятьдесят эйриров, завернутые в бумажку, лежали спрятанные под подушкой. Но к полуночи, когда уборка была закончена, а спать еще не хотелось, девочка решила пройтись. Так, в чем была, в брюках и фуфайке, она поплелась к пристани. Потом заглянула на склад, заплатив предварительно за вход. У дверей с наружной стороны висел фонарь. В бараке у стен стояли группками мужчины с непокрытыми головами. Они пили из бутылок водку, поминутно отплевываясь. В зале пахло так, как пахнет осенью в кухне, когда варят кровяную колбасу. На полу были лужи и валялись рыбные отбросы, в хорошей обуви заходить сюда было рискованно. В одном углу лежала груда свежей рыбы. Неподалеку сидели несколько женщин и пили кофе; запах соленой рыбы смешивался с запахом табачного дыма, водки, кофе, керосина и человеческого пота. Из школы и церкви сюда принесли парты и скамейки, чтобы присутствующие могли слушать ораторов со всеми удобствами. На большом ящике в самой глубине стоял Йохан Богесен. Он произносил речь. Салка вошла как раз в середине его выступления.
Когда говорил доктор — он рассказывал о так называемых рентгеновских лучах, — в помещении было шумно, никто не проявлял интереса. Слушатели уже уяснили себе, что здесь, в Осейри у Аксларфьорда, каждый может умереть спокойно от своих собственных болезней, никому из них в ближайшем будущем не угрожают эти удивительные лучи. Мужчины во время лекции то и дело выходили пропустить стаканчик-другой. Но стоило только заговорить «старику», как все возвратились на места. Богесен стоял выпрямившись и высоко подняв голову, в своем обычном сюртуке, высокий, немного тучный, с большим лбом, седыми, зачесанными назад волосами и удивительно густыми бровями. Властные серо- стальные глаза смотрели с сознанием собственного высокого значения, однако не без юмора и хитрецы. Нос у него был короткий, широковатый, на верхней губе росли густые каштановые усы, время от времени он
