плече. Хотя она была всего лишь привидением собаки, ее частое дыхание согревало ему шею, когда они ехали на Машине прочь из кораллового леса под ночным, цвета индиго, небом и бриллиантовыми звездами.
С новыми силами Гаррисон направлял массивную махину к дальнему блеску рассвета; он каким-то образом понял, что путь не будет теперь долгим, и задавал себе вопрос, каким будет конец пути...
Шестнадцать двадцать.
Кених был доволен, как таксист выполнил свою работу. Он заплатил ему, добавив большие чаевые, вошел в дом хозяина и опросил слуг. Сначала он хотел сразу отправиться в дом Вятта, но за последние три часа он изменил решение, что если.., предположим.., как он мог быть уверен, что то, что он испытал, было по-настоящему? Возможно, это было вызвано его собственным страхом за благополучие Гаррисона? И что будет, если он зря ворвется в эксперимент, в который Гаррисон добровольно включился? В этот необходимый эксперимент, если когда-либо гороскопам Адама Шенка было суждено подтвердиться, если когда-либо Томасу Шредеру было суждено рискнуть вернуться и возродиться в теле и сознании Гаррисона...
Слуги не успокоили его: Гаррисон покинул дом рано утром в воскресенье; мистер Вятт отвез его на машине. Перед отъездом хозяин предупредил их, что он может отсутствовать целую неделю. Они не должны были беспокоиться, а ждать встречи с ним. Хозяйка дома уехала в то же утро, вернулась вечером, этим утром она снова уехала. Она взяла свой автомобиль, красный “форд Капри”. Это все, что они могли рассказать.
Кених поблагодарил их, сказал, что все в порядке, и что они не должны беспокоиться. Он возьмет “мерседес”, и не знает, когда вернется; его тоже надо ждать, когда он появится. Затем он вышел в гараж...
Кених!
В светящемся рассветном воздухе Гаррисон увидел его, квадратного и приземистого, стоявшего в вышине, на взметнувшейся скале, наверху отвесного, со срезанной вершиной, пика, расплывчатый силуэт, как догорающее изображение, которое с морганием не исчезло, но, казалось, дымилось и тлело на сетчатке глаза.
И все же образ был неполным. Гаррисон вспомнил эту сцену из какого-то прежнего времени и понял, что чего-то не хватает. Машины? Да, машины. Не такой, как эта Машина, нет, но тем не менее машины. Блестящей и серебристой.
...Автомобиля? Да, автомобиля. “М..., мерседеса”!
Воспоминания хлынули в сознание Гаррисона. О Кенихе, о большом серебристом “мерседесе” с двусторонней системой управления. Он снова прищурил глаза, глядя на фигуру на высоко врезающейся в небо скале. Кених, один. Кених, как мираж, как образ.
Гаррисону пришла мысль.
Сюзи, доберман-пинчер, достаточно осязаемая, чтобы он мог почувствовать ее, когда она прижималась к нему, была всего лишь собакой-привидением, воплощением существа из другого мира или жизни. Кених тоже. Очень хорошо, если Гаррисон смог вызвать эти образы живых существ силой своего сознания, если он смог притащить их из другого Мира, — сможет ли он так же вызвать образ неживого объекта? Кених был неполон без автомобиля, как картина без рамы.
Гаррисон зажмурил глаза.., и когда в следующий раз он открыл их, еще дрожавшие очертания серебристого “мерседеса” виднелись за более темным силуэтом мужчины, который сейчас махал Гаррисону и делал знак вытянутой рукой.
Вот этого-то Гаррисон и ждал, — этого знака. Теперь он знал наверняка, что был близок к концу поиска, что Кених указывает путь к его последней цели.
За Кенихом теперь расстилались долины и океаны, которые Гаррисон видел прежде во снах, населенные ящерицами земли с необычной растительностью и причудливыми скальными образованиями. За Кенихом также высились покрытые облаками вершины залитых лунным светом гор и серебристые озера Левиафана. Но впереди.., впереди ждал извилистый горный перевал, над которым, широко расставив нот и уверенно показывая путь, стоял Кених.
Путь через перевал. Путь к последнему противостоянию.
Гаррисон помахал в ответ фигуре на скале и въехал на Машине на извилисто закручивающийся перевал. А позади Кених и автомобиль медленно растаяли в дрожащей дали. А за перевалом...
За перевалом к берегу, омываемому огромным черным маслянистым озером, спускался лес мертвых деревьев-скелетов. А на середине озера неясно вырисовывалась черная скала, и построенный на ней черный замок блестел как уголь или черный янтарь.
И где-то в этом замке была Черная Комната с запретной тайной. И в открытии этой тайны заключался конец поиска.
А также конец человека, который был Ричардом Гаррисоном.
Глава 17
На маленьком, поросшем деревьями, холме, возвышавшимся над жилищем Гаррисона в Суссексе, в невысокой траве, под опущенными ветками куста лежал Кевин Коннери, наблюдая в бинокль за входной дверью дома. От возбуждения его дыхание было резким и прерывистым. Он ждал здесь уже три дня и ночи, пока наконец человек, самый ненавистный из всех на белом свете, не вернулся. Несколько минут назад Вилли Кених вошел в дом, но для Коннери каждая из этих минут показалась часом.
Несмотря на пробивающиеся через листву пятна солнечного света, пропитанная влагой родника земля под кустом была прохладна, но Коннери вспотел. Это был горячий пот ожидания, сладкий пот мести. Ирландец вытер лоб, осторожно трогая укусы насекомых: они раздулись на его покрытых шрамами носу и щеках. Его пальцы ощупали шрамы — безобразные белые борозды на ландшафте лица, и он вновь вспомнил откуда они появились.
Он вспоминал, как летел головой через витрину, как из-за его естественного нежелания искать настоящего доктора затянулось лечение, как “медик” из ИРА в конце концов наложил ему швы, но ярче всего он помнил человека, который швырнул его в эту витрину. Вилли Кениха.
После этого его унизили “увольнением из рядов по причине непригодности”; и, наконец, ему, с жуткой от шрамов внешностью, посоветовали просто “убираться”. И это был совет, которым он не мог пренебречь. Он стал обузой; он не мог делать другую работу, выбросив из головы то, чем занимался раньше. А любое рискованное дело вне ИРА (он всегда был отъявленным преступником) было неосуществимо: его слишком легко можно было опознать. Что же касается его мужских способностей, даже до “несчастного случая” он был уродлив, но теперь..? Кто посмотрел бы на него теперь?
Сейчас он с большим трудом мог купить себе даже дешевую шлюху.
И все это гноилось в его сердце, и черного гноя ненависти было больше, чем желтого гноя, который отравлял сто семьдесят ужасных швов на липе. Год назад он засек Кениха и его слепого хозяина на большом вечере в отеле “Хилтон” в Лондоне. К тому времени Коннери был старшим носильщиком в этом отеле, и все шло хорошо до тех пор, пока он снова не увидел Кениха и старые болячки снова не заныли.
Выяснить о Кенихе было просто: где жил, что делал, только время его приходов и уходов составляло маленькую трудность. А затем...
За последние двенадцать месяцев Коннери затратил значительные деньги, время и энергию и собрал о настоящей жизни и положении Кениха намного более полный материал, чем любое досье охотника за военными преступниками. И все это время он позволял своей ненависти кровоточить и гнить, пока она не стала нарывать. В трясине его сознания зародилась месть, которую можно было считать выполненной только со смертью Кениха.
Что касается способа убийства, — тут все ясно. Коннери всегда был “спецом” по взрывным устройствам. В конце концов, на этот раз он повторится, это правда, но он знал, что может довериться своим талантам в этот самый последний раз. Наконец, возможность представилась. Ирландский друг в Гатвике известил Коннери, что Кених полетел в Германию, имея обратный билет с открытой датой. Без сомнения, короткий визит, потому что Коннери теперь знал, что Кених редко оставляет Гаррисона дольше, чем на неделю или около того, — это было кстати. Два или три дня будет больше, чем достаточно.
И теперь, первый раз за всю жизнь, как он себя помнил, его везение казалось неистощимым. Не только
