"Хорошо, я расскажу тебе, как все было и как ты... стал тем, кто ты есть... Это было... весной. Я ощущал это по земле. Все начинало расти. В каком году?.. Впрочем, что такое годы для меня? Так или иначе, это случилось примерно четверть века назад”.
— Это было в 1945-м, — уточнил Драгошани. — Война почти что закончилась. Здесь были зганы. Они бежали сюда тысячами, спасаясь от немецкой военной машины и, как и в прежние века, искали убежища в горах. Как всегда, горы Трансильвании защитили и спрятали их. Немцы отправляли их всех — зганов, румынов, зекелов, цыган — называй как хочешь, в лагеря смерти, чтобы там уничтожить, как и евреев. Сталин, обвинив малые народности Крыма и Кавказа в “коллаборационизме”, изгнал их оттуда. Вот когда это было, тогда же все и закончилось, весной 1945-го. Но мы сдались За шесть месяцев до этого. Но так или иначе, конец был уже близок, немцы бежали. В конце апреля Гитлер покончил с собой.
"Я знаю об этом только то, что ты мне рассказал. Сдались? Ха! Я вовсе этому не удивляюсь! 1945 -й, говоришь? Да-а-а! Спустя более чем четыре с половиной столетия снова пришли завоеватели, а у меня не было возможности испить вино войны. Ты действительно пробуждаешь во мне прежние желания, Драгошани!
Как бы то ни было, эти двое появились здесь весной. Думаю, что они были беглецами. Возможно, они бежали от войны — кто знает? Так или иначе они были молоды и принадлежали к древнему племени. Цыгане? Возможно. В те времена, когда я был великим боярином, тысячи таких, как они, боготворили меня и клялись в верноподданнических чувствах, как и все эти марионетки бессарабы, Влады и Владиславы. Интересно, станут ли они поклоняться мне теперь, думал я. Имею ли я прежнее влияние?
Мой склеп был тогда разрушен, так же как и сейчас, здесь никто не бывал с тех самых пор, как я был погребен, за исключением монахов в первые пятьдесят лет, которые регулярно приходили и проклинали землю, в которой я лежу. Так вот, однажды ночью, едва только луна показалась над горами, они пришли сюда. Молодые зекелы, юноша и девушка. Наступала весна, было уже тепло, но ночи все еще были холодными. У них с собой были одеяла и маленький масляный светильник. А еще им владел страх. И страсть. Именно она, я думаю, и потревожила мой сон. А возможно, я и так уже к тому времени почти проснулся. Канонада войны гулким эхом отдавалась в земле, так что, может быть, ее грохот разбудил мои старые кости...
Я ощущал все, что они делали. За четыре с половиной века я научился различать звуки падения на землю листа с дерева и плавного приземления пера вальдшнепа. Они набросили одеяло на покосившиеся камни, устроив таким образом что-то вроде шалаша, потом зажгли лампу, чтобы лучше видеть друг друга и немного согреться. Ха! Зекелы! Им не нужна была лампа, чтобы греть их.
Они... скажем так, заинтересовали меня. Многие годы, столетия, я звал кого-нибудь, но никто не пришел, никто даже не ответил. Возможно, люди были напуганы священниками, разного рода предостережениями, рассказами, за долгие годы превратившимися в легенды. А может быть, в моей жизни было нечто такое...
Ты сам рассказал мне, Драгошани, сколько славных дел, совершенных мною, теперь приписывают Владам и что сам я превратился в привидение, которым пугают маленьких детей. Мое имя вычеркнуто из всех древних летописей. То, что их пугало, они уничтожали и делали вид, что этого никогда не было. Но неужели они вообразили, что я единственный в своем роде? Я не был единственным, я и теперь не один! Я один из немногих, а когда-то таких, как я, было великое множество. Когда-нибудь слухи о том положении, в котором я нахожусь, должны были достичь ушей тех, кто был таким же, как я. Сотни лет меня злило, что никто не приходит, чтобы освободить меня или хотя бы отомстить. И вот наконец кто-то появился... цыгане, зекелы!
Девушка была очень напугана, и ему никак не удавалось успокоить ее. И тогда я проник в ее сознание, с тем чтобы придать ей силы, помочь справиться с мучившими ее страхами и слиться с ним в страстном порыве плоти. Ах! Да-да, она была девственницей! Ее чистота была непорочна! Я чуть было во второй раз не умер в своей могиле от вожделения! Непорочная девственность! Как говорится в старых книгах, вот так и рушится могущество! За свою жизнь я лишил девственности более двух тысяч непорочных девиц. Ха-ха-ха! А они называли “пронзающим” юного Влада.
Так вот... они еще не были любовниками в полном смысле этого слова. Он был мальчишка, молокосос, и не успел еще познать женщину, а она была девственницей. Тогда я проник и в его сознание. Ах! Я подарил им ту ночь. Я брал силу у них, а они у меня. Они получили от меня только одну ночь — только одну! — а затем ушли, еще до рассвета. После этого (он будто бы пожал плечами) я ничего о них больше не слышал...
— Кроме того, что она родила меня, — ответил Драгошани, — и подкинула на порог чужого дома.
Ответа на эти слова долго не было, слышались только тяжелые вздохи, доносимые ветром. Старик устал, у него осталось слишком мало сил — их едва хватало на то, чтобы размышлять. Земля держала его запертым в своем чреве и, медленно вращаясь вокруг воображаемой оси, убаюкивала его. Наконец он со вздохом ответил:
«Да-а-а. Да, это так, но она по крайней мере знала, куда принести тебя. Не забудь, что она была цыганкой. Кочевницей. И все-таки, когда ты родился, она принесла тебя именно сюда. Она принесла тебя... домой! Она сделала это именно потому, что знала, кто был твоим настоящим отцом, Драгошани. Можно сказать, что та ночь была единственной ночью любви за всю мою жизнь, в которой крови было больше всякой меры. Да, и моей единственной наградой стала капелька крови. Одна-единственная капелька, Драгоша-а-а-ни...»
— Крови моей матери.
"Твоя мать уронила ее на землю в том месте, где я лежал. Но капельке этой цены нет! Потому что это была и твоя кровь, Драгошани, та самая кровь, которая сейчас течет в твоих венах. И именно она привела тебя сюда, когда ты был ребенком, привела обратно ко мне”.
Драгошани лежал совершенно неподвижно. В его голове теснились мысли, видения, смутные воспоминания, которые пробудили в нем слова воображаемого собеседника. Наконец он произнес:
— Я приду к тебе завтра. Тогда мы еще поговорим. “Как тебе будет угодно, сын мой”.
— А сейчас спи... отец.
Последний порыв ветра прошумел в оторванной черепице, и вместе с ним до Драгошани донесся долгий вздох. “Спи спокойно, Драгоша-а-а-а-ни!"
Десятью минутами позже в фермерском доме Илзе Кинковши встала с кровати, подошла к окну и выглянула наружу. Ей показалось, что ее разбудил ветер, но за окном было совершенно тихо, не было слышно даже слабого дуновения ветерка. Впрочем, это не имело значения, потому что она и так собиралась проснуться около часа ночи. Все вокруг было залито серебром лунного света, а в гостинице, в мансарде, где поселился Борис Драгошани, шторы были задернуты так плотно, как никогда еще не видела Илзе. Свет у него не горел.
Следующий день был среда.
Драгошани быстро позавтракал и, прежде чем пробило половину девятого, уехал на машине по дороге, ведущей к крестообразным холмам. К западу от них в широкой лощине находилась ферма, на которой он провел свое детство. Последние девять или десять лет ее владельцами были совсем другие люди. Найдя удобное место на дороге, которой мало кто пользовался, он остановился и некоторое время обозревал окрестности. Теперь открывшийся перед ним вид не произвел на него никакого впечатления — ну разве что он почувствовал небольшой комок в горле, хотя, возможно, виной тому была дорожная пыль или цветочная пыльца, летавшая в сухом летнем воздухе.
Повернувшись к ферме спиной, он взглянул на холмы. Он точно знал, куда следует смотреть. Его глаза, точно бинокуляры, сфокусировались на нужном месте, словно увеличивая его в размерах и тщательно, в мельчайших деталях его исследуя. Ему казалось, что он видит полуразрушенные плиты под сенью густой листвы и землю под ними, а если постараться, то увидит и то, что в глубине.
Борис отвел взгляд. В любом случае раньше прихода ночи идти туда бесполезно, в крайнем случае — с наступлением сумерек.
И тут он вспомнил другой вечер, когда он был еще маленьким мальчиком...
Прошло шесть месяцев с тех пор, как он впервые побывал там. И вот он пришел снова. Он пошел кататься на санках, рядом с ним бежала собачка. Бубба жил на ферме, но считал своим долгом повсюду сопровождать Бориса, куда бы тот ни отправился. На склоне холма, расположенного между фермой и
