пришлось переводить, и он спокойно добавил, не боясь, что Фердинанд поймет:
— Ты ведь не боишься, дорогая?
— Вовсе нет. Он мне нравится.
— Ты его очаровала. Смотри, он хочет, чтобы ты танцевала для него.
Император привел в действие механизм настенных часов, которые начали вызванивать мелодию вальса
Штрауса. Сделав реверанс (на сей раз неглубокий и торопливый), Горация стала кружиться вокруг императора, но тот закричал:
— Нет, нет, нет! Мой английский солдат, ты должен танцевать вместе с ней. Куклы-жены не танцуют сами по себе.
Внезапно в глазах Фердинанда появилось лукавое выражение.
— Если позволить им танцевать самим по себе, — добавил он, — то придут другие солдатики и уведут их. Так что будь осторожен.
— Я буду осторожен, сир, — ответил Джон Джозеф и поклонился жене, приглашая ее на вальс.
Произошло как раз то, чего боялась вдовствующая герцогиня: семейство Хиксов и их прислуга, перебравшись в Саттон из лондонского дома на Дьюк-стрит, совершенно затерялись в огромных залах и коридорах замка. Никому из них, даже Энн в ее лучшую пору, не доводилось жить в таком гигантском особняке. Теперь пришлось привыкать к разговору на повышенных тонах и постоянной беготне по длинным темным переходам.
Вдобавок ко всем проблемам, накалившимся на них, в первую же ночь произошла неприятность. С помощью угрюмого Джекдо слуги семейства Хиксов наконец выгрузили всю мебель из повозок и внесли ее в замок через Центральный Вход. Потом, после торопливого ланча, майор вернулся в Лондон, а Энн предстояло распределить спальни между новыми жильцами. Слуг она разместила в маленьких комнатках в Западном Крыле, окна которых выходили во двор. Для себя и Элджернона она выбрала комнату в дальнем конце коридора, откуда открывался вид на великолепный парк, так же как из окон в конце Длинной Галереи, где находилась часовня. Кловерелла сообщила Энн, что именно в этой комнате ночевала Маргарет Тревельян, когда жила в замке. И, естественно, ее спальня находилась в самом лучшем состоянии.
Для Иды Энн мать выбрала комнату, где леди Уэстон некогда хранила яблоки, но потом, когда Мэлиор Мэри была еще маленькой девочкой, эта комната была разделена перегородкой и превращена в две спальни — одну для наследницы, а другую — для ее сводной сестры Шейлы.
— Это будет спальня с гардеробной, — сказала вдовствующая графиня, и дочка завизжала от радости и принялась суетиться вокруг чемоданов.
Но в первую же ночь, когда все новоселы, уставшие от переезда, разошлись по постелям, внезапно раздался пронзительный вопль; Ида Энн, босиком выбежав из своей спальни и промчавшись по всему коридору Западного Крыла, распахнула дверь спальни леди Энн и рухнула прямо на кровать матери, до смерти перепугав Элджи, который спал, лежа на спине и свесив руки за изголовье.
— О, Боже, дитя мое! — воскликнула Энн, вскочив с постели и пытаясь зажечь лампу. — Что случилось? Ты не заболела?
— Нет, нет, — шептала девушка, — но в моей комнате кто-то есть. Это привидение, белая дама. Она стояла в лунном свете и смотрела на меня.
И ни слова, ни материнская ласка, ни чашка горячего молока не смогли убедить Иду Энн вернуться обратно в свою спальню. Она настояла на том, чтобы провести остаток ночи вместе с матерью, и сонному Элджи пришлось перебраться в комнату для гостей.
На следующий день вдовствующая графиня перевела плачущую дочку в комнату поменьше — спальню сэра Джона Роджерса. На этом неприятности временно прекратились.
Кэролайн и Фрэнсис, приехавшие в гости на несколько дней и ночевавшие на бывшем «яблочном складе», ничего особенного не видели. Затем комната с перегородкой оставалась пустой в ожидании новых гостей.
А гостей было множество. Энн, лихорадочно пытаясь сделать Саттон хоть немного более жилым местом, приглашала всех (или почти всех) полюбоваться на свой новый дом и погостить денек-другой. Элджи в конце концов устал от бесконечной вереницы гостей и спасался только прогулками. Он купил двух спаниелей, по имени Полли и Энфус (это ему казалось ужасно смешным, и он все время радовался своему приобретению), и, натянув бриджи и высокие сапоги, целыми днями разъезжал верхом по саттонскому лесу.
Энн тем временем просто убивала время и скучала.
В конце концов ей пришла в голову мысль, что пора выдать замуж Иду Энн, которой уже исполнился двадцать один год и которая порядком ей надоела со своими капризами.
Итак, было решено 11 июля, в день рождения Иды Энн, устроить большой званый обед с танцами, на который вдовствующая герцогиня пригласила множество знатных молодых людей. Список гостей возглавлял майор Джон Уордлоу. Чем чаще Энн об этом размышляла, тем отчетливее ей казалось, что майору никак не больше тридцати лет и что ему самое время остепениться. И эта мысль нравилась ей все больше и больше. Энн написала ему письмо с приглашением приехать в гости и оставаться так долго, как только позволят его армейские обязанности. Вскоре пришел ответ, в котором майор писал, что принимает это предложение.
Такой ответ дал Энн пищу для размышлений. Сидя за письменным столом в своем кабинете, который некогда был салоном Элизабет Уэстон, она раздумывала, может ли в самом деле случиться так, что майор питает особые чувства к Иде Энн. Вдовствующей графине никогда не бросалось в глаза что-либо, могущее привести к такому заключению, но, с другой стороны, Джекдо всегда приезжал в Саттон охотнее других. Впрочем, если бы тогда кто-нибудь сказал Энн, что Джекдо влюблен в ее среднюю дочь и хочет вступить с ней в брак, она была бы крайне удивлена.
Наступил назначенный день, и с полудня подъезд к воротам замка загромоздили бесчисленные экипажи. Первыми Прибыли дядя Уильям, миссис Милуорд (мысленно ее до сих пор продолжали называть девичьей фамилией) и их старший сын Уильям, виконт Чьютон. Этот кузен Иды Энн состоял в гвардии шотландских мушкетеров, был холост и определенно подходил на роль жениха. Второй сын дяди, Джордж, тоже приехал на праздник. Ему было двадцать два года, и он тоже мог стать кандидатом на руку своей кузины. Следом прибыла карета с дочерьми дяди, которые тоже находились в состоянии охоты за женихами. «Что ж, им представится удобный случай», — подумала Энн.
С прибытием Кэролайн и Фрэнсиса Хикса, Аннетты и Арчи Мани, а также Фрэнсис и Джорджа Гренвилля Харкорта (они были теперь помолвлены и походили на влюбленных голубков) все семейство было в сборе. Но список приглашенных на этом не кончался. Мистер Харкорт привез с собой графа Селборна — молодого, красивого и вселившего радость в материнское сердце. Кроме того, из окрестных имений прибыло шестеро сыновей землевладельцев и два неженатых церковника. Вдобавок приехал друг Фрэнсиса, его коллега-хирург, и, само собой, майор Джон Уордлоу.
Энн хотела сосредоточить празднование в Центральном Зале. Поэтому Западную Галерею Музыкантов открыли, украсили пальмами и разместили в ней шестерых скрипачей, наяривавших вальсы Штрауса с такой силой, словно вознаграждение за их труды зависело от громкости звука. Пальмы в кадках и плющ украшали также Большой Зал и обшитую деревянными панелями столовую, где был накрыт стол на пятьдесят персон, сверкавший хрусталем и серебром. Чтобы никто не сомневался, что замок уже стал по- настоящему обжитым местом, повсюду расставили цветы в вазах и в беспорядке разбросали маленькие золоченые стульчики для тех, кому вздумается присесть отдохнуть подальше от шумного сборища. Верхом великолепия была массивная люстра, свисавшая с круглого потолка Большого Зала и отражавшая в подвесках из дутого стекла две сотни свечей.
— Ну, что скажешь, дорогой? — обратилась Энн к Элджи, глядя на Западную Лестницу, покрытую бархатом цвета красного бургундского вина. Ничего подобного ей не доводилось видеть за все свои пятьдесят восемь лет.
— Потрясающе, дорогая. Ты превзошла себя. Таким праздником не погнушалась бы и принцесса.
— Будем надеяться, что им не погнушаются женихи, этого вполне достаточно.
Элджи проворчал что-то неразборчивое и погладил ее по руке.
Джекдо, услышав удар гонга, возвестившего о начале обеда, двинулся вверх по лестнице и оказался в толпе гостей, попарно направлявшихся в столовую. Он предложил леди Лауре Уолдгрейв опереться на его
