— Немногим удавалось увидеть меня. Иногда меня слышат, когда я тут брожу.
От этих слов мальчики пришли в легкое замешательство, а незнакомец добавил:
— Но я захотел устроить для вас представление: ведь сегодня Рождество, и все такое… А теперь, думаю, лучше вернуться в свои постельки. Уже поздно, и очень холодно.
Действительно, было холодно, хотя мальчики не обращали на это внимания, восхищаясь незнакомцем.
— Да, мы пойдем, — сказал Чарльз. — Спасибо тебе… а как, ты сказал, тебя зовут?
— Я не говорил, мой юный сэр. Я ничего не говорил. Ну, спокойной вам ночи, — незнакомец низко поклонился.
— Спокойной ночи.
Мальчики встали и двинулись к лестнице, то и дело оглядываясь. Незнакомец стоял и смотрел на них с улыбкой, но когда они добрались до ступенек и повернулись, чтобы помахать ему рукой на прощание, он уже исчез.
— Интересно, как он ушел… — пробормотал Фредерик.
— В дальнем конце часовни есть еще один выход.
— А! Правда, было здорово? Интересно, кто он такой? Настоящий акробат, правда?
— Да. Жалко только, что он помешал.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, просто никакой призрак не появится, пока он тут бродит.
— Верно. Ну ладно. Увидимся утром.
— Да. Спокойной ночи, Фредерик.
— Спокойной ночи, Чарльз.
И мальчики разошлись по своим спальням.
Вслед за Рождеством пришла зима, оказавшаяся такой суровой, что, казалось, вся Европа вернулась в ледниковый период. Огромные залы замка невозможно было прогреть никакими каминами. Но нигде, наверное, не было так холодно, как в крепости Карлсбурга. По ночам Джон Джозеф и Горация лежали на своей узкой койке не раздеваясь и прижавшись друг к другу, чтобы хоть немного согреться, а собака лежала у них в ногах. Они часто просыпались, дрожа от холода, и единственное, что согревало их, — это любовь.
Впрочем, любовь эта одно время оставалась исключительно платонической, поскольку с начала февраля в их комнату поместили старого австрийского солдата. Однако затем старик умер от воспаления легких, и Джон Джозеф с Горацией, раздевшись настолько, насколько позволял холод, смогли наконец насладиться изъявлениями любви.
Однажды, ранним утром, когда они, наконец, выпустили друг друга из объятий и слегка задремали, утомившись за ночь, раздался скрежет дверного засова. Но вместо нового пленника на пороге стоял стражник. Он широко ухмыльнулся и произнес по-немецки:
— Пойдемте, госпожа. Вам стоило бы одеться.
Он пожирал глазами Горацию, и та натянула простыню до подбородка.
— Зачем? — сердито спросил Джон Джозеф и добавил: — Если вы будете так смотреть на мою жену, я оторву вам голову ко всем чертям.
Стражник, не обращая на него внимания, продолжал ухмыляться.
— Здесь главнокомандующий. Он хочет, чтобы вы для него переводили, — сказал он Горации.
— Но я не говорю по-венгерски.
— Не важно. Он требует, чтобы вы явились к нему. Поторопитесь!
Джон Джозеф начал было вылезать из постели, но Горация удержала его:
— Все будет в порядке. Не волнуйся.
Впрочем, пока Горация шла по длинным каменным коридорам, где шаги отдавались таким гулким эхом, словно кто-то еще шел за спиной, она растеряла почти все свои надежды на лучшее. Без всякой причины ей пришло в голову, что она идет навстречу своей смерти. И, как это бывает с умирающими людьми, вся ее жизнь в одно мгновение пронеслась перед ней в ее памяти. Горация снова увидела жаркие дни на берегу реки в Строберри Хилл, увидела отца, умирающего в свой последний день рождения, увидела своих бедных братьев… но тут она решительно оборвала свои невеселые мысли.
Горация Уэбб Уэстон гордо выпрямила спину, вытерла тыльной стороной ладони глаза и запретила себе думать о грустных вещах. Она сказала стражнику:
— Будьте так любезны, расскажите мне о главнокомандующем.
— Он только что приехал, госпожа. Он очень большой человек, но я о нем ничего не знаю, кроме того, что его зовут Клапка и что он — мадьяр.
— Но зачем я ему понадобилась?
Стражник подмигнул.
— Он увидел, как вы гуляете с собакой, госпожа, и сказал, что вы — самый подходящий переводчик.
— Что ж, кроме перевода, он от меня ничего не добьется, — пробормотала Горация.
— Что?
— Ничего.
Они дошли до конца коридора и остановились перед тяжелой дубовой дверью. Стражник нерешительно постучал, и голос из-за двери произнес:
— Войдите.
Сперва Горация не увидела ничего, кроме комнаты с высоким круглым потолком, украшенной полковыми знаменами и головами оленей на стенах. Но затем клубы табачного дыма, наполнявшего комнату тяжелым духом, слегка рассеялись, и Горация заметила, что у письменного стола стоит стул с высокой спинкой, обращенной к двери. Под стулом виднелась пара грязных сапог, а сбоку — рука, которую украшал массивный золотой перстень с головой орла.
— Можете идти, — произнес по-венгерски бесцветный голос.
— Есть.
Стражник вскинул руку в коротком салюте, щелкнул каблуками и вышел, закрыв за собой дверь. Уходя, он многозначительно взглянул в глаза Горации.
Горация обнаружила, что кроме генерала в комнате находится еще и комендант крепости. Он выступил вперед из тени и спросил по-венгерски:
— Вы хотите, чтобы я тоже ушел, генерал Клапка?
— Нет, друг мой, в этом нет необходимости. Но я должен приветствовать английскую леди. Я совсем забыл о хороших манерах.
Стул повернулся, и перед Горацией предстал генерал в роскошном, хотя и слегка запыленном, алом мундире со сверкающими на груди медалями. Черные бакенбарды, усы и длинные черные волосы выдавали типичного венгерского аристократа.
Он поднялся, поклонился и произнес по-немецки:
— Я очень плохо говорю по-английски, мадам, но, как вы слышите, немецкий я вполне освоил. Возможно, вы, со своим знанием того и другого языка, поможете мне побеседовать с другими английскими военнопленными.
Какое счастье! Ему действительно нужен был только переводчик! Горация радостно улыбнулась ему, но тут же пожалела об этом: генерал подошел к ней совсем близко, и глаза его сверкнули.
— Ну, ну, — произнес он. — Вы — настоящая красавица. Вижу, что не буду скучать с вами в дороге.
— В дороге?
— Ну, конечно. Я не останусь здесь дольше, чем на двадцать четыре часа. Я на фронте, моя юная леди, и вам придется сопровождать меня — естественно, в качестве официального переводчика!
Комендант задохнулся от гнева, услышав, как Горация ответила по-английски, в первый раз за свою жизнь позволив себе крепкое выражение:
— Ни за что! Катитесь к чертовой матери!
