и пьянствуя. Рыбаки с Брега, с которыми я ходил в холодные внешние моря, — вот отважные люди, не то что эта мелкая сволочь. С теми рыбаками я плыл вслед за серыми гусями от мыса Малин-Хед в Скоттииnote 1 за Зеленую землю — Гренландию, к неведомым берегам.
Искусство кораблевождения я знал хорошо, и умел находить курс не только по звездам, но и по морским течениям, по направлению ветров, по полету птиц и по путям рыб. Но до поры до времени обо всем этом помалкивал и выжидал, пока настанет мой час.
— Вместе, — сказал Рыжий Марк однажды, — вместе мы смогли бы освободиться…
Долгие дни мы медленно пробирались вдоль берегов Франции, а потом Испании. Вблизи африканского берега атаковали и захватили маленькое арабское купеческое суденышко.
Рыжий Марк был полон презрения:
— Скоты трусливые! Нападают только на самых беспомощных! Даже Вальтер при всех его широких плечах и луженой глотке — тоже трус.
К скамье впереди меня приковали араба с захваченного судна, а второй гребец на этом весле тоже был мавром note 2. Один моряк с корабля моего отца, бежавший из мавританского плена, научил меня нескольким словам по-арабски — и я стал по утрам здороваться с этими соседями, а потом, задумав получше изучить их язык, начал прислушиваться и практиковаться.
Однажды вечером мы повернули назад и снова пошли вдоль испанского берега. Один из пиратов — изгой-отщепенец, вор, изгнанный из своего селения, — предложил Вальтеру провести его туда. На галере не хватало хлеба и мяса, а деревушка была небогата оружием. Оставив стражу, команда вооружилась и сошла на берег.
За час до рассвета они притащились обратно, пьяные, и приволокли с собой нескольких женщин и девушек; деревню они оставили в огне — даже отсюда виднелись поднимающиеся в небо факелы пожаров.
Рыжий Марк скрежетал зубами и сыпал проклятьями; на нем тяжким грузом лежало воспоминание. Его собственную деревню разграбили точно так же, пока он спал, мертвецки пьяный.
Судно отчалило чуть ли не прежде, чем все успели вскарабкаться на борт: так страшились они ответного удара. Парус был поднят наполовину, и галера медленно скользила по темной воде, но с восходом солнца береговой бриз наполнил парус. Руль был закреплен, команда валялась на палубе, мертвецки пьяная, а мы втащили внутрь весла, отдыхали и перешептывались между собой.
Ветер свежел, и судно шло в открытое море. Рыжий Марк ухмыльнулся:
— Это подбавит им слабины в коленки! Вшивая шайка береговых крыс!
А пираты валялись на палубе, как мертвые, и тела их слегка двигались в такт качке.
Потом что-то шевельнулось — одна из деревенских женщин вывернулась из-под тяжелой мужской руки. Она двигалась с бесконечной осторожностью, и мы, почти ничего не видя, кроме небольшой части палубы, затаили дыхание, надеясь, что ей повезет. Мы, закованные в цепи, наблюдали за ней, свободной, гадая, что она сделает.
Ее лицо было покрыто синяками и распухло от ударов. Она поднялась на ноги, потом так же осторожно вытащила нож насильника из ножен, опустилась на колени рядом с ним и отвернула его овчинную куртку.
Эге, да эта женщина знала, где находится сердце у мужчины! Она высоко подняла нож — и резко опустила.
Его колени дернулись — и медленно расслабились. Она отбросила нож и шагнула к борту. Взглянула в сторону берега, ещё не очень далекого, и прыгнула в воду.
— Она же утонет! — вырвалось у меня.
— Может быть… а может, и доплывет.
Наклонившись над веслами, мы следили, как женщина удаляется и солнце вспыхивает у неё на руках.
Мне хотелось верить, что она доберется до берега. Галера находилась от него миляхnote 3 в пяти, может, в шести, но это была здоровая, сильная деревенская девка, и мужества ей хватало.
Мы так никогда и не узнали о её судьбе. Береговой бриз усилился, и галера уходила все дальше в открытое море. Здесь судно стало заметнее крениться с борта на борт, и какой-то бочонок сорвался с места. Он ударился о фальшборт, потом подкатился к нам. Рабы тут же выбили из бочонка днище, и по рядам пошли кружки с крепким красным вином.
О! Вот это был напиток для мужчин! Крепкое вино потекло в мою пересохшую глотку, согревая мышцы шеи и заставляя сердце сильнее биться. Настоящее вино, мужское вино, полное силы и власти.
Мы опорожнили бочонок и выбросили его за борт. Никогда я не был охотником до крепких напитков, но сейчас именно вино — а если нет, то что же другое? — подсказало мне, что ветер, уносящий судно в открытое море, может стать свежим ветром моей удачи.
Я с удовольствием отметил, что качка стала сильнее, усилился и ветер. Очертания берега позади нас исчезли.
Упало несколько дождевых капель. Какой-то матрос провел рукой по лицу и сел. Тупо уставился в небо, разглядел сквозь хмель надвинувшиеся облака, встревожился, вскочил на ноги так быстро, что потерял равновесие, и чуть не упал. Схватился за фальшборт и в ужасе уставился на высокие волны, гребни которых начинали уже пестреть белыми барашками.
Дурень заорал, кинулся на ют и начал трясти Вальтера пытался разбудить. Тот, разозленный внезапным пробуждением, свирепо замахал кулаками. Когда же значение слов матроса проникло наконец в его сознание, он неуклюже поднялся на ноги. Команда сбилась в кучу, пошатываясь, падая и ошалело глядя в пустое море. Галера ушла далеко от берега; начинался шторм, а они не имели представления, в какой стороне осталась земля.
Вальтер уставился на горизонт. Облака заволокли небо сплошной пеленой. Солнца не было видно.
— Теперь гляди! — Рыжий Марк явно наслаждался. — Он потерял берег и не знает, куда поворачивать!
Вальтер прошел по проходу между рабами. Некоторые из них, конечно, не спали и должны были заметить курс судна. Он хотел спросить об этом, но не решался — боялся, что ему могут сознательно дать неправильный ответ.
Галера вперевалку ковыляла по морю, а он все не мог набраться смелости и отдать хоть какой-то приказ: выбранный наугад курс мог запросто увести их ещё дальше от берега. Глянул на Рыжего Марка — знал, что тот был моряком, но лицо великана сакса ничего ему не сказало.
Наконец он повернулся ко мне. Я был моложе всех на борту, но пришел с берега, где все мальчишки вырастали, зная нрав моря.
— Куда нас несет ветер? — спросил он. — В какой стороне земля?
Мой шанс настал даже быстрее, чем в самых смелых моих надеждах.
— Говори… Быстро!
— Нет.
У него на шее вздулись жилы. Жестом он подозвал Мешу с его плетью.
— Мы вытянем это из тебя, или всю спину исполосуем! — пригрозил он. — Я тебя…
— Если меня коснется плеть, то я раньше умру, чем хоть слово скажу. Лучше смерть, чем плеть. — Я помолчал. — Но ты мог бы сделать меня кормчим.
— Что-о-о-о?!
Без крепкого вина мне, может, и не хватило бы смелости; впрочем, не думаю — я все-таки был сыном своего отца.
Облокотившись на весло, я сказал:
— Зачем ты попусту держишь меня здесь? Будь я кормчим, вы бы не попали впросак. Уж я-то не напился бы… К чему растрачивать силы Кербушара на весле?
В гневе он повернулся ко мне спиной и зашагал прочь; а я огляделся вокруг и увидел, что Рыжий Марк ухмыляется.
— Так его! Э-эх, жаль я сам до такого не додумался… Но ты, если станешь кормчим, о нас не
