Передо мной возникло видение, настолько яркое и ужасное, что я был потрясен. Оно пришло ко мне в миг страшного гнева.
Было ли это истинное предвидение? Или желание, порожденное гневом?
Солдаты остановились, увидев мое лицо, и даже Андроник замер:
— Что такое?.. Что случилось?
— Ты спрашивал меня о твоем будущем. Я увидел его.
Он подскочил ко мне с горящими, жадными глазами:
— Что же? Что ты видел? Говори!
— Ты хочешь знать? Я видел то, что никогда не решился бы никому рассказать по своей воле.
— Говори же.
— Я видел тело с твоим лицом, живое тело, которое терзала толпа. Некоторые били тебя палками; другие заталкивали тебе в нос и в рот нечистоты; иные втыкали вертела тебе между ребрами, а одна женщина плеснула тебе в лицо кипятком. Еще живой, ты висел вниз головой, подвешенный к перекладине между двумя столбами на ипподроме, а потом кто-то из толпы всадил меч тебе в рот и дальше в тело, снизу вверх.
— Был ли я императором в это время?
— Да, — ответил я, — ты был императором.
— Тогда стоит, — сказал он и пошел прочь.
Глава 47
Как тиха ночь! Каким чистым золотом сияет полумесяц над темными водами Золотого Рога! Как ярки далекие звезды!
Вокруг меня плескалась вода в темные, скрытые тенью корпуса судов и бормотали во сне люди.
Ничто не двигалось, ничто не шевелилось, кроме воды, кроме тихого ветра, долетавшего из Азии. Пустым глазам были подобны далекие освещенные окна, неподвижным, лишенным век глазам, глядящим в ночь; и я, одинокий, ждал, закутавшись в полы темного плаща.
Спал Константинополь; спала Византийская империя рядом с прекрасными своими водами, в безопасности и силе, натравливающая один варварский народ на другой, передвигающая их, как пешки на шахматной доске, наблюдающая за ними из-под отяжелевших век с усталым, скучающим любопытством.
Это последняя моя ночь в Константинополе. Как и во многих, многих иных местах, я был здесь лишь прохожим. Придя сюда нищим, я уходил другом императора и врагом его двоюродного брата.
Пояс у меня на талии был набит золотом. Золото было в моих карманах; золото было спрятано и в других местах одежды. Лошадей уже погрузили на борт нанятого мной судна, немногочисленное мое имущество тоже. Лишь один час отделял меня от расставания.
Впереди, за волнами Черного моря, лежал Требизонд. За ним раскинулись горы, окаймляющие Каспийское море с запада и юга, и где-то высоко в этих горах по имени Эльбурс находится Долина Ассасинов и крепость Аламут.
Ночь была прохладная. Полосы света, как копья, лежали на темной воде; корабли, покачиваясь, дергали швартовы. Я нащупал под темным плащом рукоять меча. Когда я покидал дом Андроника Комнина, мне что-то сунули в руку.
Быстро повернувшись, я не увидел ничего, кроме вежливых, внимательных глаз; ни одного знакомого, никого, кто мог бы передать мне что бы то ни было.
Нас ожидали носилки, но я схватил Филиппа за руку, и мы помчались бегом по темной улице, быстро огибая Ипподром. Оба мы были не дураки, у обоих появился смертельный враг — Бардас. Когда мы, наконец, замедлили бег у поворота на улицу Пряностей, я предостерег его:
— Лучше всего тебе уехать отсюда вместе со мной. Теперь они тебя убьют.
— Куда же я пойду? Этот город — мой дом, моя жизнь. Другого места для себя я не знаю.
— Если ты предпочитаешь вид с Эйюба… — я пожал плечами. Эйюбом называлось кладбище, с которого открывался вид на Золотой Рог.
— Подумай, — сказал я ему, — они будут разыскивать нас вместе. Я пойду по той дороге, которую выбрал, ты же отправляйся в замок Саон. Скажи графине де Малькре и Лукке, что это я тебя послал.
— Может быть… да, придется. Я обучался обращению с оружием и военному делу, хотя ни тем, ни другим не занимался. И ещё меня учили, как управлять поместьями.
Некий левантинец за плату взял на борт моих лошадей. В полночь мы должны отплыть. Только в своей комнате в доме Филиппа я взглянул на записку, которая скользнула мне в руку на приеме у Андроника.
«Не уезжай в Аламут! Это — смерть.
С.»
Записка была написана по-персидски плавным, словно струящимся почерком Сафии.
Не уезжать в Аламут… Разве у меня есть другой выход? Разве не предначертано мне судьбой ехать в Аламут? Чем были для меня все эти годы, если не подготовкой к Аламуту?
Сафия хорошо меня знала. Видимо, она отчаянно боялась того, что ожидает меня там, раз решилась послать это предупреждение. Она по пустякам не пугалась, как и я. Стало быть, там действительно есть чего бояться.
От темноты отделились тени, они двинулись ко мне, тускло блеснула кольчуга. Если уж человеку суждено умереть, то можно ли найти для этого место лучше, чем причалы Золотого Рога в ночь золотой луны?
Мой клинок поднимался, словно стальной палец…
— Не тревожься, Кербушар, мы пришли присмотреть, чтобы ты отплыл благополучно.
Из темноты вышел Одрик, а за ним ещё дюжина воинов.
— Так приказал император, хотя мы и сами собирались прийти.
Люди из варангерской гвардии, люди из северного края. Отец Одрика тоже был корсаром.
— Ты смелый человек, и потому наш император тебя любит. Он велел передать, что если ты снова приедешь сюда, то для тебя всегда найдется место рядом с ним.
— Он слышал о том, что произошло сегодня вечером?
— Конечно… У всех византийцев есть шпионы, и каждый византиец сам чей-то шпион. Каждый интригует против каждого. Такова любимая забава в Византии; это их игра.
На борту судна Одрик встал перед шкипером-левантинцем:
— Ты меня знаешь?
— Я тебя видел, — угрюмо сказал левантинец.
— Доставь этого человека благополучно в Требизонд — или сам перережь себе горло и потопи свою посудину. Если с ним что-нибудь случится, мы тебя найдем, поймаем, разрубим на мелкие кусочки и скормим собакам. Понял?
В тот вечер на мне была кольчуга, скрытая под туникой из тонкой шерстяной ткани с вышивкой по краям. Узкие штаны в обтяжку я заправил в мягкие сапоги, а на плечи накинул полукруглый плащ, застегнутый спереди фибулой. Плащ был черный, туника и штаны — темно- бордовые.
Наш корабль тихо отошел от причала и заскользил вдоль Золотого Рога к менее спокойным водам Босфора. Моего лица коснулся свежий, прохладный бриз.
Я прошел на корму и остановился рядом с левантинцем.
— Хорошо здесь, — сказал я со вздохом. — Я рожден для корабельной палубы.
— Ты? — Он был озадачен. — Я-то думал, что ты — какой-то промотавшийся молодчик из знатных.
— Последнее время я был странствующим купцом. — Показав в сторону далекого днепровского устья, я добавил: — Нас разгромили печенеги…
— Слыхал об этом… скверное дело.
Мои лошади были привязаны в средней части корабля, и я подошел постоять с ними и угостить кусочками моркови. Айеша ткнулась носом мне в бок, а жеребец по-дружески прихватил за рукав. В конце концов я прошел вперед, улегся, завернувшись в плащ, и заснул.
Я проснулся, когда первый предутренний свет размыл серым черноту неба. Море разыгралось. Брызги ударили мне в лицо, и я с удовольствием ощутил вкус морской воды на губах — он вызвал воспоминание о
