барахтаться». И Рем говорит: «В реализации его мыслей нет системы. Он хочет, чтобы вещи были такими, какими их хочет видеть он, а когда встречается с твердой оппозицией на прочной основе, приходит в бешенство». Эта окоченелость умственного функционирования очевидна даже в обыкновенных повседневных интервью. Когда Гитлеру задают неожиданный вопрос, он полностью теряется. Лохнер дает нам великолепное описание его реакции:
«Я видел, как этот кажущийся самоуверенным человек покраснел, когда я затронул тему германо-американских отношений… Это, очевидно, застало его врасплох. Он не привык, чтобы бросали вызов его непогрешимости. Какое-то мгновение он краснел, как школьник, запинался и мямлил, затем выдавил что-то о множестве проблем, которые необходимо обдумать, поэтому у него нет времени заниматься Америкой».
Почти все писавшие о Гитлере упоминали его приступы ярости. Они известны его коллегам, которые привыкли бояться его. Описания его поведения во время этих приступов значительно различаются. В наиболее крайнем описании утверждается, что в экстазе он катается по полу и жует ковер. Ширер сообщает: «В 1938 году он делал это так часто, что его соратники называли его припадочным». Но никто из наших информаторов, которые были близки к Гитлеру, такие люди как Ханфштенгль, Штрассер, Раушнинг, Гогенлое, Фриделинде, Вагнер и Людеке, никогда не видели, чтобы он вел себя таким образом. Более того, они твердо убеждены, что это огромное преувеличение, а информатор нидерландского посольства говорит, что этот аспект следует отнести к области «глупых сказок».
Даже без этого дополнительного штриха с жеванием ковра его поведение по-прежнему необузданное и показывает полное отсутствие контроля над эмоциями. В самых худших приступах ярости он, несомненно, ведет себя подобно испорченному ребенку, который не может добиться своего, и барабанит кулаками по столам и стенам. Он ругается, орет, заикается, а в некоторых случаях слюна пенится в уголках его рта. Раушнинг, описывая одно из таких неконтролируемых проявлений характера, говорит: «У него был тревожный вид, волосы растрепаны, глаза сужены, лицо искаженное и побагровевшее. Я боялся, что он либо скончается, либо его хватит удар».
Однако не следует предполагать, что эти приступы ярости случались лишь тогда, когда он сталкивался с главными проблемами. Наоборот, очень незначительные проблемы могли вызвать такую же реакцию. В целом, — она случалась всякий раз, когда кто-то противоречил ему, когда были неприятными новости, за которые он мог чувствовать себя ответственным, когда был какой-либо скептицизм в отношении его суждений или когда возникала ситуация, в которой ставилась под сомнение или преуменьшалась его непогрешимость. Фон Виганд сообщает: «В его штабе есть тактическое понимание: «Ради Бога, не возбуждайте фюрера», что означает не сообщать ему плохих вестей, не упоминать вещей, которые не такие, как он полагает».
Вогт сообщает:
«Близкие соратники всегда говорили, что Гитлер всегда такой — малейшая трудность или препятствие могут заставить его завопить от ярости».
Многие информаторы считают, что такие приступы ярости всего лишь игра. Эта точка зрения довольно убедительна, поскольку первая реакция Гитлера на неприятную ситуацию — не простое возмущение, как обычно бы следовало ожидать. Он внезапно приходит в странную ярость и внезапно охладевает. После этого начинает говорить на другие темы абсолютно спокойным тоном, как будто ничего не произошло. Изредка он может застенчиво посмотреть вокруг, как бы проверяя, не смеется ли кто-нибудь, а затем продолжает говорить без малейших признаков обиды.
Некоторые из его соратников почувствовали, что он сознательно провоцирует эти приступы ярости, чтобы запугать окружающих. Раушнинг, например, называет их «…хорошо спланированными приступами ярости, которыми он приводит все свое окружение в замешательство и делает его более покладистым». Штрассер также считает, что все дело именно в этом: «Ярость и оскорбления стали любимым оружием в его арсенале». Сейчас не время вступать в детальное обсуждение природы и целей этих приступов ярости. В настоящее время достаточно понять: коллеги Гитлера прекрасно сознают, что он может вести себя таким образам и делает это. Это часть того Гитлера, которого они знают и с которым вынуждены иметь дело. Однако мы можем отметить, что эти приступы ярости не только сознательное актерство, так как для актера почти невозможно побагроветь, если он по-настоящему не находится в эмоциональном состоянии. Есть еще много других аспектов личности Гитлера, какие известны его коллегам и какие не вписываются в образ фюрера, представленный немецкому народу. Гитлер показан, как человек большого мужества, со стальными нервами, который всегда полностью контролирует ситуацию. Тем не менее, он часто бежит от неприятной, неожиданной или трудной ситуации.
Бейлис сообщает о двух инцидентах, которые иллюстрируют такую реакцию:
«Особенно заметной является его неспособность справиться с неожиданными ситуациями, и это удивительным образом обнажилось, когда он закладывал фундамент дома Германского Искусства в Мюнхене. Ему вручили изящный, в стиле рококо, молоточек, чтобы он произвел три традиционных удара по фундаменту; но, не осознавая хрупкости молоточка, он опустил его с такой силой, что при первом же ударе тот разлетелся на кусочки. Затем, вместо того, чтобы спокойно подождать, пока принесут другой молоточек, Гитлер полностью потерял самообладание, покраснел, начал дико оглядываться, подобно маленькому мальчику, которого поймали на воровстве варенья, и едва не убежал со сцены. Его удовольствие от Берлинских олимпийских игр было полностью испорчено, когда фанатичная голландка, которая получила от фюрера личное поздравление, неожиданно ухватила его здоровенными руками и попыталась поцеловать его на виду у ста тысяч зрителей. Гитлер потерял самообладание, не вынес непочтительного хохота иностранных гостей и оставил стадион».
Такой тип поведения иллюстрируется еще более ярко в отношении с Грегором Штрассером, который угрожал расколоть партию, если не будет достигнуто соглашения по четкой программе. Гитлер избегал подобной ситуации, насколько это было возможно, в надежде, что что-то произойдет, что ситуация каким-то образом решится сама по себе. Когда же этого не случилось, он согласился с требованием Штрассера на встречу в Лейпциге, где можно было бы обстоятельно обсудить их разногласия. В назначенный час Гитлер опоздал. Едва он сел за стол, как извинился за то, что ему нужно идти в туалет. Штрассер подождал некоторое время, а когда Гитлер не вернулся, он забеспокоился. К его удивлению, он обнаружил, что Гитлер выскользнул через задний выход и уехал обратно в Мюнхен, не обсудив ни единого пункта.
Гайдн также рассказывает нам, что в 1923 году Гитлер был на совещании с Людендорфом и вдруг неожиданно выскочил без каких-либо извинений. Весной 1932 года он прибыл на митинг группы Вербанд Вайришер Индустриеллер, где собирался выступить. Эта группа единомышленников не была расположена к нему, но для Гитлера было важно завоевать их. «… Он останавливается, с озадаченным молчанием смотрит на стол. Внезапно Гитлер круто поворачивается на каблуках и, не говоря ни слова, направляется к двери». То же случилось спустя год, когда в качестве канцлера он должен был выступать перед Рейхсвербанд дер Дойчен Прессе. Опять он почувствовал недоброжелательность группы и опять ретировался со сцены. «… Этот трюк фюрер будет использовать часто: когда ситуация становится затруднительной, он прячется».
И в самом деле, когда возникают затруднительные ситуации, великий диктатор, который гордится своей решительностью, твердостью и другими качествами лидера, ломается и плачет, как ребенок, взывающий к сочувствию. Раушнинг пишет:
«В 1932 и 1934 годах он жаловался на неблагодарность немецкого народа в хныкающих тонах дешевого артиста мюзик-холла! Слабое существо, которое обвиняло и дулось, взывало и умоляло, умывая руки в задетом тщеславии («Если немецкий народ не хочет меня!?») вместо того, чтобы действовать».
Отто Штрассер докладывает:
«Он схватил мои руки, как уже делал два года назад. Его голос захлебывался от стенаний, а по щекам текли слезы».
Гайдн сообщает о сцене, которая произошла, когда по приглашению партийных лидеров прибыл Грегор Штрассер:
«Никогда я бы не поверил тому, как может вести себя Гитлер. Он закричал, положил голову на стол и заплакал. На глаза многих из присутствовавших накатились слезы, когда они увидели, как их фюрер плачет. Юлиус Штрейхер, которого многие годы унижал Штрассер, отозвался со своего укромного местечка на заднем плане: «Позор, что Штрассер так обращается с нашим фюрером!».
В сложных ситуациях Гитлер открыто угрожал совершить самоубийство. Иногда возникает мысль, что он использовал это как форму шантажа, хотя в других случаях кажется сложнее, чем он мог вынести. Во время Пивного путча он сказал чиновникам, которых держал в качестве пленных: «В моем пистолете еще пять пуль — четыре для предателей, и одна, если дела пойдут наперекосяк, для меня». Он также угрожал госпоже Ханфштенгль, что совершит самоубийство; это было непосредственно после провала путча, когда он скрывался от полиции в ее доме. И опять же в Ландсберге он начал голодовку и угрожал замучить себя. В 1930 году он угрожал покончить жизнь самоубийством после странной смерти его племянницы Гели, о которой мы поговорим позже. В 1932 году он опять угрожает осуществить эту акцию, если Штрассер расколет партию. В 1933 году он угрожает свести счеты с жизнью, если его не назначат канцлером, а в 1936 году угрожает совершить это, если оккупация Рейнской области окажется неудачной.
Однако это были относительно не частые проявления, хотя его приближенные осознали, что всегда существует такая вероятность и разумно будет не заводить фюрера слишком далеко. Более частыми были его депрессии, о которых много написано. Абсолютно точно, что время от времени он впадает в очень глубокие депрессивные состояния. В годы пребывания в Вене (1907–1912) он, без сомнений, много страдал от них. Ганиш сообщает: «Я никогда не наблюдал, чтобы так беспомощно впадали в отчаяние». Также возможно, что Гитлер страдал от депрессий во время войны, как сообщает Менд. После смерти своей племянницы Гели (1930), он также впал в жесточайшую депрессию, которая продолжалась некоторое время. Грегор Штрассер по-настоящему опасался, что он мог совершить самоубийство в этот период, и был возле него несколько дней. Есть определенные доказательства, что Гитлер действительно пытался сделать это, но ему помешали. Также интересно отметить, что через несколько лет после смерти племянницы он впал в депрессию во время Рождественских праздников и несколько дней один бродил по улицам.
Раушнинг предоставляет нам яркое описание его состояния после кровавой чистки 1934-го. Он пишет:
«Но сейчас он не создает впечатление победителя. С распухшим лицом и искаженными чертами он сидел напротив меня, когда я докладывал ему. Его глаза были мутными. Он не смотрел на меня. Он играл своими пальцами. Мне показалось, что он не слушал меня… Все время мне казалось, что он боролся с отвращением, усталостью и презрением, а его мысли были далеко… Я слышал, что он мог спать всего лишь час… Ночью он беспокойно бродил по дому. Снотворное не помогало ему… Предположительно, он пробуждался от своего короткого сна в приступах рыданий. Его регулярно рвало. Он сидел в кресле и дрожал, укрытый одеялами… Иногда он хотел чтобы везде зажгли свет и его окружали люди, много людей; однако в следующий момент, он никого не хотел видеть».
Это были серьезные кризисы его жизни, и мы можем допускать, что они, возможно, представляют наихудший вариант его депрессии. Без сомнений, у него очень часто бывают менее серьезные кризисы, когда он удаляется от своих приближенных и размышляет в одиночестве, или периоды, когда он отказывается кого-либо видеть, и раздражителен и нетерпим к своему окружению. Однако, в целом же, похоже, что доклады о депрессиях Гитлера были сильно преувеличены. Ни один из наших информаторов, тесно общавшихся с ним, не имеет никаких сведений о том, что он когда-либо отправлялся в санаторий во время таких периодов, и лишь один источник указывает, что он когда-то прибегал к психиатрической помощи, а это сообщение серьезно воспринимать нельзя. Мы должны допускать, что многие газетные публикации были цветочками, посажеными ведомствами нацистской пропаганды, чтобы увлечь нас ложными ожиданиями.
Есть ряд и других аспектов, по которым Гитлер не кажется своим приближенным тем самоуверенным фюрером, каким ему нравится считать себя. Одним из наиболее выразительных из них является его поведение в присутствии признанных авторитетов. При таких обстоятельствах он явно нервничает и очень скован. Еще в 1923 году Людеке сообщает: «На конференции с Лохнером Гитлер сидел и изо всех сил мял руками свою фетровую шляпу. Его выражение лица было почти покорным».
Фромм пишет:
«Готовность Гитлера войти в милость к присутствующим коронованным особам много комментировалась. Он клялся, дергался и едва не вставал на колени в своем усердии угодить слишком толстой и уродливой принцессе Луизе фон Шахшен-Майнинген, ее брату — наследному принцу Георгу, а также их сестре — великой герцогине Захен-Веймар. Сияя в своем подобострастии, он лично рвался принести им закуску из буфета».
Во время его визита в Рим Гусе пишет: «Сопровождая королеву Елену в Риме, он был похож на вынутую из воды рыбу. Он не знал, что делать со своими руками». Чрезвычайно подобострастен он был к Гинденбургу. Его отношения с людьми очень четко иллюстрируют фотографии, снятые на этих встречах. На некоторых из них он выглядит так, как будто вот-вот собирается поцеловать руку президента. Фланнери также сообщает, что Гитлер, впервые встретившись с Петеном, взял его под руку и проводил к машине. Ханфштенгль сообщает, что он нашел Гитлера за дверьми банкетного зала, в котором давали обед в честь бывшей жены кайзера. Он не мог решиться войти и встретиться с ее высочеством. Когда Ханфштенгль в конце концов, убедил Гитлера войти, последний был настолько скован, что мог лишь, заикаясь, вымолвить несколько слов, а затем попросил разрешения удалиться. Можно привести много других примеров. Под весом доказательств кажется верным, что Гитлер действительно теряет самообладание, когда лицом к лицу встречается с признанными авторитетами, занимающими высокое
