– Тебе незачем ехать в гостиницу, оставайся ночевать у меня, отсюда завтра прямо поедешь в институт, это гораздо ближе.
У него слегка захватило дух, но он спокойно ответил:
– Спасибо, но я не могу поехать в институт небритым.
– Ко мне брат приезжал, он оставил бритву, так что ты сможешь утром побриться.
Отступать было некуда. Да и какой мужчина не похож на филдинговского Тома-Найдёныша, для которого вызов на любовь равносилен вызову на дуэль, и отказаться от него – бесчестье? Вот только вызов ли это. Он по-прежнему был в состоянии полной неопределённости.
Они сидели в креслах за небольшим столиком в её однокомнатной квартире и снова пили кофе, теперь уже приготовленный по всем правилам восточного искусства, и им легко было беседовать, потому что у них было много общих интересов, но он одновременно думал о том, что это, наверное, особенность поведения кавказских женщин, и совершенно не представлял, как можно перейти к чему-то иному от такой атмосферы неподдельной и спокойной дружелюбности.
Было уже поздно, она сказала, что постелит ему на софе. Она ушла в ванную комнату, он остался сидеть со смешанным чувством недоумения и внутренней напряжённости.
Когда он в свою очередь вышел из ванной комнаты, она уже лежала в постели, горела только небольшая лампа у её изголовья. Она лежала на спине и смотрела на него. Он подошёл к её кровати, опустился возле на колени и положил руку ей на грудь. Сквозь тонкую ночную рубашку он почувствовал, что она не раздета, она ожидала этого. Она молчала, потом улыбнулась одними своими чёрными глазами, в которых на секунду появилась прежняя ироничная Карина:
– Ты, оказывается, такой же, как все…
Этого ей не следовало говорить. По крайней мере, ей не следовало это говорить, если она хотела, чтобы он был такой, как все. Но, очевидно, она знала его недостаточно хорошо, а может быть также, всё дело было в том, что, как сказано у Киплинга, 'Запад есть Запад, а Восток есть Восток, и друг друга они не поймут'…
Может быть, просто она хотела его моральной капитуляции в обмен на свою уступку, может быть хотела этим его раззадорить, а может и действительно – остановить, кто знает? Так или иначе, он, помедлив, снял руку с её груди, пожелал ей спокойной ночи и удалился на свою софу.
Сон его был неспокоен, и он сразу услышал, когда Карина поднялась с постели и села возле радиоприёмника, включив его на едва слышную музыку. Он повернулся и приподнялся на локте. Она спросила:
– Тебе мешает музыка?
– Нет, мне тоже не спится.
– И я не могу заснуть. За окном очень красиво, сейчас полная луна. В этом районе всегда тихо, поблизости нет магистралей.
Длинная пауза была заполнена музыкой, доносящейся, сквозь лёгкие потрескивания, из далёких сказочно-прекрасных миров. В темноте светилась золотая полоска шкалы.
Потом она спросила:
– Хочешь, я расскажу тебе сказку, которую рассказывала мне моя бабушка?
– Расскажи.
– У одной женщины было двое детей, мальчик и девочка. И вот однажды она заболела, а дети убежали из дома играть во двор. И ей было очень плохо, она позвала их, чтобы они принесли ей воды напиться. Но дети сказали 'Сейчас, сейчас!' и продолжали играть. Матери стало ещё хуже, она опять попросила их принести воды, а они опять только отвечали 'Сейчас'. Мать всё просила их: 'Дети мои, я умираю, спасите меня, принесите воды', а они всё были заняты игрой и не обращали внимания. И тут мать превратилась в кукушку, и вылетела из окна, и полетела в лес, и дети увидели это и схватили кружки с водой, и побежали за ней, и кричали:
'Мама, мама, вернись, мы тебе воду принесли!' Но мать им отвечала: 'Ку-ку, поздно, детки, слишком поздно!' Дети бежали через лес, раздирали в кровь ноги и лица, и всё звали: 'Мама, вернись!' – но мать отвечала лишь: 'Ку-ку, ку-ку, слишком поздно, детки мои, я не вернусь никогда'. И потому кукушка никогда не заводит своего гнезда со своими детьми…
– Очень печальная сказка. На каком языке бабушка тебе её рассказывала?
– На армянском, конечно.
– Скажи мне несколько фраз этой сказки по-армянски, я хочу услышать, как это звучит.
– Не надо…
Карина выключила приёмник и пошла к своей постели. Наступила тишина, полная тишина в этом районе, удалённом от магистралей…
Утром он побрился бритвой брата и отправился в институт. Завтрак он приготовил себе сам, следуя указаниям Карины, которая сказала, что неважно себя чувствует, не будет вставать и в институт сегодня не пойдёт.
В последующие годы Карина приезжала в Киев, и Эмиль с женой уделили ей много внимания, показывая город, знакомя со своими друзьями. Карина и жена как-то сразу приглянулись друг другу, а приятель-художник попросил её позировать ему для портрета. Карина теперь жила в Ереване, и Эмиль и его жена, в разное время побывавшие там проездом, также были приняты ею и её братом в высшей степени тепло. Даже когда Карина только проезжала поездом через Киев, она позвонила с вокзала, и Эмиль с цветами поехал повидаться с ней. Для переписки жизнь не оставляла времени, они лишь изредка обменивались поздравительными открытками.
Эмиль почему-то навсегда запомнил её берущую за душу сказку. Они никогда не упоминали о той московской ночи, но иногда он думал – как бы сложились их отношения, если бы он тогда не поспешил подняться с колен от её постели?'
