сунула палку, к которой он привык в больнице. Он впервые стал подниматься сам. Таня, страхуя, шла сзади. Я ползком, чтобы видеть, как он ставит ноги на ступеньки, замыкала шествие.
— Я сам смело поднялся потому, что знал: если начну падать, Танечка меня поддержит.
Освободив кишечник от газов, он повеселел, меня уже не гнал. А когда мы его уложили в удобную приготовленную постель с теплым пушистым одеялом, он облегченно вдохнул и обращаясь опять только к Танечке, сказал:
— Ну как, Танечка, простим Корушу? Мне дома оказалось не так-то плохо!
— Лев Давидович, Кора Терентьевна не виновата. Это все Гращенков и новый главврач Сергеев! Это их работа. Теперь, когда Кербиков скоропостижно скончался, Гращенкову некого было бояться.
— Танечка, что случилось с Олегом Васильевичем? Он был очень умный медик.
— Лев Давидович, у него был диабет, а он не знал. Много работал, не следил за своим здоровьем. Во время не сделал анализ крови, ночью ему стало плохо. Вызвали скорую помощь, в больницу привезли мертвого. Диабетическая кома.
— Как жаль. И Топчиева нет. Теперь уже и Кербикова нет, сказал Дау.
— Даунька, а знаешь, какой Топчиев анекдот придумал про тебя?
— Нет, не знаю. Расскажи.
— Будто бы пришел к тебе в больницу Зельдович. Спрашивает: 'Ну как, Ландау, будете вы прежним Ландау?'. А ты ему ответил: 'Во всяком случае Зельдовичем-то я всегда смогу быть!'.
Дау весело рассмеялся. Анекдот ему понравился.
— Дау, но имей в виду, вся Москва считает, что это было в самом деле так.
Вдруг Дау заметался:
— Я опять хочу в уборную. Это мне надо теперь спускаться каждый раз по лестнице вниз. Я поэтому и домой боялся идти.
— Дау, успокойся. В ванной я установила унитаз, специально для тебя.
— Неужели? Танечка, скорей, скорей, помоги мне.
Я опять хотела, чтобы он оперся на стальные поручни у постели. Он накричал на меня. Танечка помогла ему встать. Вернулся веселый, спокойный.
— Я всегда говорил, что ты, Коруша, очень умная. Я хочу походить, а здесь негде ходить.
— Даунька, я Гарика перевела вниз в мою спальню. А в его комнате сделала тебе физкультурный кабинет. Вот пойдем, посмотришь. Там есть шведская стенка, но, к сожалению, там нет красивой Людмилы Александровны.
— Коруша, я оказался не в ее вкусе! Я так тихонечко, робко ее спросил: 'Людмила Александровна, когда я выздоровлю, вы пойдете со мной в кино?'. Она категорически отказалась и даже рассердилась.
Танечка рассмеялась. Ближняя память Ландау фиксировала все, что ее интересовало, так было и до болезни! Но согласитесь, мелкие ситуации быта недоступны медикам, а Гиппократ учел это во второй своей заповеди: он говорил, что внешние обстоятельства должны способствовать выздоровлению больного.
У шведской стенки Танечка стала с ним заниматься гимнастикой. Я пошла вниз заканчивать приготовление обеда. Обедать Дау спускался по лестнице в кухню с помощью Тани, а поднимался наверх самостоятельно. Уже кое-что!
Когда сильные газообразования в кишечнике донимали его, он так спешил на унитаз, слушать не хотел о том, чтобы попробовать самому держаться за стальные поручни.
В восемь часов вечера сделали ему хвойную ванну. Он совсем успокоился. Сильная Танечка с небольшой моей помощью легко и ловко вынула Дау из ванны. Дау с вечера сразу уснул, пока я готовила ужин для Гарика, потом постелила себе в физкультурном кабинете. Спать не могла, снотворное принять боялась. Дау проспал около часа, потом стал звать, крича: 'Алло, алло!'. Хотела надеть комнатные туфли, но он так кричал. Туфли стояли не с той стороны, чуть не упала, побежала босиком. Он закричал: 'Скорей, скорей, надеть ботинки — в уборную'.
Стала с трудом, без привычки надевать протезные ботинки. Они выше нормальных, нужно плотно зашнуровывать и завязывать. Помогла ему встать, он сонный, вдруг начал падать. Удержать нет сил. Быстрее молнии бросилась под него, он упал на меня.
— Дау, ты жив.
— Да, Коруша. Почему ты ночью дежуришь в больнице?
— Даунька, ты не расшибся, ты головой не ударился? — Нет, я не ударился.
Подняться мне было трудно. С большим трудом я встала. Дау сидел на полу. Посмотрела на ноги и ужаснулась: я надела протезный ботинок на здоровую ногу. 'Бог мой, хорошо, что все благополучно кончилось!'.
Но поднять Дау с пола было непросто. Он привык за годы в больнице беспомощно виснуть на медсестрах. Поднять 70 килограммов с полу у меня не хватило сил. Безрезультатно измучившись, я обратила внимание на гладкость линолеума. Тогда я взяла его за уже правильно надетые ботинки и тихонько поволокла к лестнице из кабинета. Когда ноги по колени спустились на лестничные ступеньки, сидящего, со спущенными ногами я уже могла его поднять. Наконец уложила, потушила свет. Заснуть не могла. Встала, не зажигая свет, босая вошла к Дау. Он спит. Дышит легко, беззвучно, никаких хрипов! Теперь я очень внимательно сначала брала тяжелый протезный ботинок и упаковывала его больную ногу. Надо выработать такую закономерность, чтобы в дальнейшем избежать ошибок. Заснуть не удалось. Сколько раз ходил Дау потом, потеряла счет! Было еще темно. Слышу — пришла Танечка.
Спустилась к ней. Приготовила завтрак для Гарика. Едва Таня успела позавтракать, проснулся Дау. Она помчалась к нему. У Гарика зазвонил будильник. Когда Гарик сел завтракать, я легла на его спальное место. Теперь оно у нас стало одно на двоих. Выходной день у Гарика был выходным днем у Танечки. Тогда спать почти не приходилось.
В первый день приезда Дау из больницы домой, он с отчаяния схватился за круглые перила из бука и сам легко поднялся к себе по лестнице наверх. Возможно, сработала многолетняя привычка. Но вставать с постели, ложиться в постель, пользоваться стальными поручнями он категорически отказывался, нервничая, очень спеша в туалет.
Когда я настаивала, он кричал: 'Я упаду, меня надо поддерживать, я боюсь, у меня болит живот', и когда я замечала дрожь в больной руке, я сдавалась. Водила его в уборную. Но как, как его заставить взяться за очень удобные, устроенные мной стальные поручни? Как его заставить, чтобы он в уборной обслуживал сам себя? Все равно Гращенков не прав. Дау все может делать сам, но он слишком теоретик, он слишком непрактичен в жизни, его должна заставить необходимость, как того инвалида войны в троллейбусе.
На второй день, после того как уложили Дау спать, я попросила Танечку задержаться минут на 15.
'Танюша, я быстро приму ванну. А то я боюсь залезать в воду, вдруг он начнет звать'.
Моясь, случайно в груди обнаружила опять опухоль и очень обрадовалась. Мысль работала только в одном направлении: завтра амбулаторно сделаю операцию, придудомой, Танечка уйдет, и Дау, жалея меня, сам начнет вставать и ложиться в постель, держась за поручни.
Отпустила Танечку, пока ничего не сказала: боялась, вдруг врачи не захотят оперировать. С медиками я не находила общего языка.
Спала я теперь примерно с 8 до 10 утра — 2 часа. Таня не отходила от Дау. На мне были обязанности: закупать продукты, всех кормить и еще много домашних дел. Таня приходила в 8 часов утра, она кормила Дау завтраком, одевала и выходила с ним гулять. Просыпалась я сама без будильника примерно в 10 часов утра. Вскакивала, бежала наверх смотреть, сколько градусов мороза. Наступил февраль. Выходила к Танечке, трогала у Дау руки, не замерз ли он.
'Танечка, прежде чем выходить гулять, всегда смотрите на градусник в окне. Если на дворе температура больше 10 градусов мороза, гулять не ходите. Он, вдыхая холодный воздух, может простудить легкие'.
Дау возвращался с прогулки домой, когда его гнали газы в уборную.
Как только уладила неотложные домашние дела, помчалась в больницу к хирургам. Амбулаторно отказались оперировать. Но в больнице обещали на следующий день отпустить меня домой. Вернувшись домой, рассказала свой план Танечке, она испугалась: 'Кора Терентьевна, зачем вы так. Если сделают
