который бросился играть на повышениях, на понижениях, неизвестно на чем, обнаружил в один прекрасный день, что у него ни гроша.
Просадить столько денег! Да, бывает. И вот он опять без надежд на будущее, без утешителей, без утешительниц… «Хорошо еще, что год на исходе, — подбодрил себя Т.,-убийца не должен подвести, он человек порядочный».
А до истечения годового срока еще оставалось больше месяца. Правда, рассказывать, в каком кошмаре, в каком отчаянии провел Т. этот месяц, не входит в нашу задачу.
Пришел последний день, а с ним и убийца.
— Сегодня последний день, — напомнил он для начала.
— Слава богу! — закричал Т. — Как видите, я готов. Странно, но убийца казался растерянным.
— Есть кое-какие неясности, — буркнул он.
— А именно?
— Вы… да я уже вам говорил… то вы хотите умереть, то нет: у вас семь пятниц на неделе.
— Вот оно что! Тогда я тоже повторю: а вам-то не все равно?
— В свое время я высказывал свои соображения, — возразил убийца. — К примеру, если я убираю вас, когда вы хотите умереть…
— …то в работе недостает смака, я помню. Что же вам помешало убить меня, пока я был счастлив?
Убийца, который и впрямь был в этот вечер не в своей тарелке, уставился на острые блестящие носы собственных башмаков. Когда он наконец ответил, его слова ошеломили Т.:
— Мне не хватило смелости.
— Что?! Вам, такому, как вы, не хватило смелости… И прочее, и прочее.
И убийца, дав схлынуть высокой волне удивления (или волне высокого удивления), подтвердил:
— Должен признать, к своему стыду: убить вас мне не хватает смелости.
— О господи, как же так? — (Все равно что задать этот праздный вопрос другу, который признался вам, что стал импотентом.)
— В общем, не надо бы мне браться за это дело, зря согласился.
— Позвольте, но почему?
— В общем, по нашему уговору получилось, что я должен быть в курсе нашей жизни, все время про вас помнить, как бы в вате, положение входить.
— Ну и что?
— Ах, дорогой друг, разве не понятно? Жизнь, человеческая жизнь, какова бы она ни была… Нет уж, увольте, откровенно говоря, это не для моих мозгов, и я не смогу объяснить, нипочем не смогу! Слишком это сложно, запутанно… Смекаете?
— Представьте, нет. Но не в этом суть.
— В этом, в этом. У любого дела, даже такого, как человека убить, свои правила есть… Ну и еще тут одна загвоздка имеется.
— Какая такоя загвоздка?
— Мы с вами похожи.
— Вот оно что! Весьма польщен.
— Не надо. Просто когда-то я вроде вашего скис из-за женщин и прочих неприятностей. А потом… потом опять… и после этого снова…
— Вы хотите сказать, что вас тоже непонятным образом швыряло то вверх, то вниз: радости сменялись бедами, горе — блаженством, да?
— Да, только когда вы говорите, у вас складно получается, лучше, чем у меня… Поэтично, именно что поэтично!
Но для Т. все сводилось к одному: этот тип ускользал от него, ускользала единственная надежда (в данном случае — надежда умереть). И все же он взял себя в руки.
— Ну вот, теперь еще и поэзия! Баста, пора перейти от слов к делу, выполняйте уговор.
Убийца неуверенно хмыкнул.
— Успею. Срок истекает в двенадцать ночи.
— Пусть будет так, согласен. Тогда уходите и возвращайтесь: хотите — незаметно, хотите — открыто, как вам заблагорассудится. Только прошу вас, не подводите меня… Главное — знать, что эта полночь станет последней.
— Черта с два! — выпалил убийца, прибегая к дополнительным ресурсам родного языка (не иначе как от полноты чувств). — Да будь у меня сроку хоть до конца света, все равно теперь мне вас не убить!
— Какая муха вас укусила? Что это за шутки такие? Но позвольте вам сказать… Или лучше сами скажите, что происходит. Вы знаете, чего я от вас хочу, отлично все знаете, я хочу умереть, должен умереть, вот уже год, как вам это известно… Ну?
Убийца прятал глаза, поглаживая усы ногтем большого пальца. Наконец он сказал извиняющимся тоном, словно боясь обидеть своего клиента:
— А то происходит, что я верну вам ваши шесть миллионов, они вам не помешают, глядишь — все образуется, и тогда…
— Нет! — завопил Т. И еще громче: — Нет, нет! Вы надо мной издеваетесь, это уж слишком! Я хочу умереть, я заплатил вам, чтоб вы меня убили, и вы после этого думаете, будто я позволю вам оставить меня в живых, разрешу обязательства нарушить, да еще и вознаграждение за это возьму! Э, нет, милостивый государь, у меня ведь тоже есть… профессиональная этика: этика самоубийцы, жертвы, я бы даже сказал…
Но тут произошло такое, что мы, ради эффектной концовки, оставляем для следующей — заключительной — части.
Они посмотрели друг на друга и… рассмеялись — неудержимо, судорожно.
— Не тут-то было! — заливался наемный убийца, корчась и притопывая ногой. — Ни-ни… даже не думайте… ха-ха-ха, ой, лопну со смеху… и не думайте уступать!..
— Кому еще, ха-ха-ха, кому? — насилу выговорил Т., побагровев от хохота.
— Себе, ему, им, жизни!
— Ах нет, ах нет? Не надо?.. А как же тогда?
Увы, ответ на этот вопрос ко многому обязывал, потому убийца и не ответил. Неожиданно перестав смеяться, он знакомо потянулся.
— Будьте здоровы. Замнем до следующего раза. Шесть миллионов я положу завтра утром на ваш текущий счет. Всех благ!
Т., внезапно отрезвев, еще пытался что-то возразить, но точку в их разговоре все равно поставил убийца:
— А собственно, чего вы боитесь? Какая вам разница, кто вас пустит в расход — я или другой наемный убийца?!
Аллегория
— Уф, будь оно неладно!
— В чем дело, люди добрые?
— Неужели не видите? Спрашивается, как можно заставить лодку двигаться по земле — даже по равнине. Замечаете? Не на паруса же рассчитывать, когда киль тормозит. А ехать, как мы — веслами отталкиваться, — недолго и окочуриться!
— Ага, понимаю… Хотите, помогу?
— Спасибо, не откажемся. Нет, все одно ни с места, а если и ползем, так еле-еле. Сколько же у нас
