— Ну, в смысле эдакое. Ведь самое интересное только начинается. Если до этого вы заставляли нас попусту напрягать извилины, то теперь вроде бы самое время рассказать обо всем по порядку…
— Не опаздывайте на следующую лекцию.
— Какая досада!
— Подумать только, какие прилежные и вдумчивые юноши! Однако в любом деле надо знать меру. Всего доброго!
— Секундочку! Еще один вопрос: вы сказали, что бдение и сон чередуются?
— Да, бдение воспроизводит сон, а сон — бдение.
— Но…
— Я понимаю, что у вас не сходится, но ответить пока не могу. В общем, вы хотели бы знать, что же преобладает?
— Да, да!
— Ну так вот, точно я не знаю, но думаю, что бдение воспроизводит сон слабее, чем сон воспроизводит бдение. По крайней мере, сон самодостаточен, а бдение — нет.
— Какой же из этого следует вывод?
— Не знаю.
— Во всяком случае, вы понимаете, что если это обстоятельство верно, то его можно истолковать двояко?
— Понимаю.
— С одной стороны, из этого можно заключить, что важнее всего бдение, а с другой — что важнее сон.
— Выбирайте.
— Мы выбираем второе.
— Вот и чудно, поздравляю.
— Значит, по-настоящему они живут во сне?
— Считайте, что так, если вас это больше устраивает.
— Но ведь во сне тело не играет почти никакой роли?
— Вроде бы никакой, а если и играет, то весьма ограниченную. (Если я ослаблю внимание, они как пить дать снова втянут меня в разговор.)
— Следовательно, то, что в конечном счете умирает, и есть тело?
— Что за ерунду вы городите! С чего это вы взяли?
— Хорошо, тогда ответьте на такой вопрос: не будь у них тел или не будь они телами, могли бы они умереть?
— Не думаю.
— Вот видите, значит, тело и есть смерть?
— Я этого не говорил.
— Короче, вы не собираетесь нам больше помогать?
— Не теперь. До свидания.
— Нет, нет, погодите! Объясненьице на дорожку, плевенькое такое объясненьице, два слова — не больше!
— Двумя тут не обойдешься.
— Скажите; почему в начале нашего разговора вы употребляли как настоящее, так и прошедшее время, а затем — только настоящее?
— Смотри-ка, что откопали! Ну да, для простоты дела я стал ограничиваться одним настоящим, хотя… А вы разве не знаете, чем все кончилось?
— Нет.
— Ну-у… Те, кто туда отправился, так и не вернулись. Поначалу от них еще поступали сообщения, хотя и не совсем понятные, потом прекратились и они… Поэтому нам даже неизвестно, существуют ли еще обитатели этой далекой туманности, или их уже нет.
— То есть умерли они или превратились в нечто еще?
— Ну да, скажем так.
— А когда отправились туда наши?
— Кто его знает! С тех пор большая западная звезда уже больше ста тысяч раз пересекла небесный экватор.
— Ой, профессор, расскажите, расскажите!
— Фига с два!
— Что-что?
— Так, кажется, они иногда выражают или выражали отказ.
— О-о! А-а! Значит, вы твердо стоите на своем?
— Твердо.
— Значит, лекция действительно окончена?
— Слава богу, да.
— Выходит, это и есть пресловутая смерть?
— Значит, да. Но все-таки что же это? Я пытался как-то вас воодушевить, но теперь чувствую, что и меня охватывают некоторые сомнения. Одному богу известно, что вы там поняли. В любом случае давайте подытожим в двух словах все, о чем здесь говорилось…
— Хорошо, но подытоживать будем мы сами. Так вы скорее поймете то, что поняли мы.
— Ладно, только поскорее.
— Итак, мы поняли, что ничего не поняли.
— Невероятно! Это превосходит все мои ожидания. Один из их мудрецов[53] говаривал: «Я знаю лишь то, что ничего не знаю».
— Для существа смертного сказано очень даже неплохо.
— Давайте закругляться; у вас все?
— Сейчас, сейчас. Значит, так: в конечном итоге, что такое смерть, нам неизвестно, следовательно, не доказано, что она вообще наступает. Что же касается фантастического понятия смерти, то это самое абсурдное и непостижимое из всех понятий, которые………………………….
Но тут неожиданно произошло то, что действительно положило конец лекции, впрочем, не только лекции, а и всему курсу лекций, как и всему сущему вообще. Небо все вокруг вспыхнуло и залилось чудовищным северным сиянием. В мгновение ока причудливые сполохи света приобрели зловещий пунцовый отлив. Нестерпимым огнем бушевала и кровоточила окрест целая вселенная. В считанные секунды температура поднялась на миллионы градусов. Еще короткий миг — и звездная земля, приютившая пылких собеседников, взорвалась… даже нельзя сказать оглушительно, потому что и слабого отголоска этого грохота услышать было уже некому.
Должен признать, что эта космическая катастрофа странным и одновременно роковым образом совпала с поистине невыносимой скукой, которую я, телетелетелестенограф, начинал уже испытывать. И вот я спрашиваю себя: каково же было намерение Вечного? Показать, что смерть не только существует, но и безгранично властвует даже в этих далеких галактиках? Или же просто наказать этот народец за его невероятную занудливость?
Что за невежи, в самом деле, не знаю даже, как таких и назвать. Вот разве что пикское[54] словечко «закомуристый» тут подошло бы. Что за олухи царя небесного: виданное ли дело — разводить эдакую тягомотину вокруг того, что понятно каждому? А сколько в них апломба, какие они все с виду философы! Они же не затихали ни на минуту: хватали на лету первое попавшееся слово — и ну тискать его, как податливую женскую грудь. Но философия ли это? Вместо того чтобы плыть по широкой реке, они растекались по ручейкам и протокам и блаженно плескались в них, даже не заботясь об элементарной логике, обо всем том, что возвеличивает и прославляет нашу собственную философию. Ну ладно… а каково при этом бедняге слушателю (такому, как я, например)?
Хотя справедливости ради следует отнестись к ним с уважением. Я объясню почему. В одном они были, без сомнения, правы: что бы Вечный ни делал, смерти все равно нет и еще раз нет. Ведь чем-то они
