того сильный характер. К началу войны он скопил почти пять тысяч рублей. Но росли и планы Юрия, он мечтал уже о 1 500 рублях процентов. В 17 лет он знал назубок цену билетов для проезда между городами СССР, между столицами Европы и всего мира, знал стоимость плавания на океанских лайнерах между портами 50 стран. И международная единица расчётов — доллар, с эквивалентом в 88 сотых грамма золота — всё более захватывала воображение Юры Чернова. Вытянувшийся, худой, неразговорчивый юноша, непременный участник всех воскресников и отличник ученья, был уже человеком без души. В его голове вращались только шестерни и рычаги счётной денежной машины.
В войну Чернова призвали и вскоре направили в тыловой штаб: Юрий умел молчать, и душа его оставалась неизвестной окружающим. Он продолжал спекулировать, но уже прячась за чужой спиной. После армии Чернов закончил финансово-экономический институт. Все годы внешняя сторона его жизни была безупречной. Этот сухой человек хорошо учился и работал, был активистом- общественником. И Чернова как талантливого статистика направили в министерство, где он быстро поднялся до главного управления. В 32 года его перевели в совершенно секретное учреждение — Главуран.
Студентом в декабре 1947 года Чернов пережил страшный для него удар: денежная реформа превратила его многолетние сбережения в 11 400 рублей!
Скрыв, озлобление, он продолжал копить, всё так же урезывая себя во всём. С бессильной завистью читал он о странах, где строят самые высокие небоскрёбы, где газеты выходят на десятках страниц с многокрасочными иллюстрациями, где деньги приносят почёт и власть. Но лишь в редких случаях, под влиянием винных паров, которых Чернов справедливо опасался, он высказывал свои взгляды.
Рано женившись, Чернов выжил из дому жену, за то что она осуждала его мечту о богатстве. Год из года он становился всё более замкнутым и необщительным. Сослуживцы объясняли это желанием уберечь тайны атомной металлургии, проходившие через его память, а также личной трагедией. Однако острый ум, сдержанность, молчаливость и быстрота, с которой Чернов овладевал самыми сложными разделами статистики, двигали его вперёд. Уже через два года его работы в Главуране Пургин считал его одним из трёх своих возможных заместителей.
Жил Чернов одиноко, редко выходил из дому, завтракал и ужинал у своей дальней родственницы — пожилой женщины, жившей в одном с ним доме. Вечерами Чернов обычно сидел на балконе в удобном бамбуковом кресле. По привычке тренируя свою память, он шёпотом перебирал цифры, имена людей, всё виденное, слышанное и замеченное им за день.
— Пургин, Аркадий Аркадьевич, — вполголоса говорил он, — среднего роста, признаки начинающейся астмы, глаза серо-голубые, брови короткие, нос прямой.
— Дневная добыча тория на Сухановском комбинат 112 граммов, — бежали с его губ цифры, в то время, как рука поглаживала редкие светлые волосы. — В последний месяц добыча возросла на 19 процентов, что равно сильно увеличению мощности комбината на один катализирующий агрегат.
— Вагин всё чаще работает с бериллием. Металлического бериллия в этом году добыто на фабрике имени Молотова, — тут Чернов делал паузу и начинал складывать в уме: — за январь 3 килограмма 290, февраль 4,371, итого 7,660. Март — 3,900, апрель — 3,200. Итого за 4 месяца… 14 килограммов 780.
Чувствовал Чернов себя в эти минуты легко и спокойно. Он и не подозревал, что с вечера 15 июля за ним стали наблюдать люди генерала Долгова. Этому дали повод особенности его характера и поведения.
15. Кандидат наук
10 июня, за месяц до проникновения врага в сейф Главурана, Нежин сидел в ресторане «Дарьял». Его столик находился почти около оркестра. Первая скрипка играла в этот вечер особенно вдохновенно, и Нежин, сам скрипач-любитель, слушал музыку, забыв о вине.
— Простите, пожалуйста, — раздался над ним приятный, вкрадчивый голос и, чуть вздрогнув от неожиданности, Нежин увидел представительного мужчину в хорошо сшитом сером костюме. Интеллигентное лицо незнакомца покрывал лёгкий загар. В зачёсанных назад редких волосах блестела седина.
— Все столики заняты… — объяснил подошедший. Позвольте сесть к вам.
Он стоял в скромной выжидательной позе, готовый при отказе тотчас же удалиться.
— Пожалуйста, пожалуйста, — охотно согласился Нежин, которого сразу привлекли мягкость и простота незнакомца.
Бесшумно усевшись, человек подозвал официантку:
— Бифштекс, яичница с крутым перцем и, — тут он прищёлкнул языком, — шампанское с ананасом. — Молодой человек, — уже Нежину сказал человек в сером костюме, — жемчужница ещё встречается без жемчуга, но шампанское без фруктов — никогда.
Незнакомец, очевидно, был в отличном расположения духа, улыбаясь, он доверительно сообщил:
— Сегодня, мой юный друг, у меня большой день: закончена первая половина докторской диссертации. Труд долгих утомительных лет! Да, совсем забыл! Позвольте представиться — Николай Николаевич Будин, кандидат экономических наук, по статистике.
Нежин назвал себя.
«Какое совпадение — мы оба статистики!» — подумал он.
Скоро официантка принесла ароматный бифштекс и яичницу на сковородке. Повязавшись салфеткой, Будин взял нож и вилку.
— Мой юный друг, давайте выпьем! — предложил он. — Много раз я пью это вино из Шампани, но оно всегда ново для меня. Все народы во все времена и эпохи тяготеют к вину. Возьмите аква-витэ у римлян, тодди в Африке, сакэ в Японии, шаосин у китайцев.
— Именно, именно! — согласился Нежин.
— Если не говорить о марочных винах, — жуя бифштекс, добавил Будин, — то я предпочитаю всему шампанское изящных французов.
Уже через минуту он оторвался от еды и приветливо улыбнулся:
— Давайте еще по бокалу. За мою диссертацию. За будущее звание!
После третьего бокала Будин повеселел ещё больше, он говорил теперь о скрипках мастеров Амати, Страдивариуса, Гварнери, о 130 видах духов, о бриллиантах, о чёрном, зелёном, коричневом и фиолетовом дереве. И Нежин слушал изящную и благозвучную речь своего нового знакомого, поражаясь широте его знаний. Но вот Будин взял ломтик ананаса и капризно заявил:
— Хочу говорить только о скрипке! Хочу слушать только скрипку!
Было заметно, что им начинает овладевать хмель.
Нежин охотно поддержал его.
— Будем слушать скрипку, Николай Николаевич Я ведь сам немного играю.
— Да?! Мой музыкальный Вадим! — радостно воскликнул Будин. — Какое совпадение! И я ведь чуточку скрипач, дошёл в школе до Большого Донта. У меня дома — настоящий Гварнери. Скрипке 200 лет! Божественный звук, особенно струны «соль» и «ре». Я натягиваю итальянский аккорд, а иногда, как сам маэстро Паганини, беру виолончельные струны.
Будин молодел от вина, от вдохновения, которое вкладывал в свою речь.
Нежин смотрел в его холодные, блестевшие от вина глаза, на гладкий лоб, перерезанный вертикальной складкой, и чувствовал, что новый знакомый кажется ему всё более обаятельным. Незаметно летело время, и Будин, взглянув на часы, вдруг сказал тоном приказа:
— Ну, мой друг, шерами, как говорят французы, едем ко мне играть на Гварнери! Я слушаю вашу игру, вы мою. Будем играть на виолончельных струнах. Едем!
— Счёт! — махнул он официантке.
И, нарушив инструкцию о безопасности работников Главурана, Нежин отправился к Будину.
Это была его первая ошибка.
В этот вечер Катков и видел Нежина садившимся в такси вместе с представительным Будиным.
Квартира кандидата наук на Песчаной, 40 понравилась Нежину. Палевое масло на стенах, золотистые
