— Ну вот ты его и сказала, — заметила Джинкс.
Мы вернулись в дом, прихватили коробку с пилой, куда всунули руку Терри, отнесли ящичек на поляну возле леса и там закопали.
Следующий маршрут — к реке, забрать банки из-под сала и поискать еды. Никаких признаков присутствия Скунса я так и не заметила, но у меня появилось такое неприятное чувство, какое бывает, когда за тобой кто-то исподтишка наблюдает. Пока мы рыли могилы для старухи и для руки, я ничего такого не чувствовала, но теперь это ощущение сделалось сильным, как щелочное мыло. Может, то был Скунс, или птички за нами наблюдали, или фантазия разыгралась, но, так или иначе, кожа у меня на шее, пониже затылка, зашевелилась, поползла змеей.
Спустившись к реке, мы наткнулись на здоровенные, свежайшие отпечатки башмаков в грязи у воды, а у лодки, которую мы оставили под деревом, было прорублено топором дно. При виде этого у меня и волосы на затылке встали дыбом, ощетинившись, точно дикобраз, я принялась озираться по сторонам, и Джинкс тоже завертелась с этим здоровенным пистолетом в руках, но ни одна из нас ничего не увидела. На этом месте все еще слегка пованивало, но, может быть, это мне тоже примерещилось.
Джинкс караулила, а я наведалась к банкам, спрятанным в зарослях ежевики. Банки оказались обе на месте. Я схватила их, и мы замерли, думая, что дальше-то делать.
— Он испортил лодку, чтобы мы не сбежали от него, — сказала Джинкс.
— Не обязательно плыть по реке, — заметила я.
— Не обязательно, — кивнула Джинкс, — но на реке ему труднее было нас догнать, а чем идти пешком через лес, мы с тем же успехом можем прямо сейчас отрубить себе руки и перерезать горло.
— Выбора все равно нет.
— Пока что у нас есть хижина, это уже что-то, — сказала Джинкс.
— Там нет еды, — напомнила я.
— Насчет этого мы позаботимся.
Хватило же нам ума отправиться на поиски пищи, не взяв с собой никакой тары! В итоге мы решили вернуться в дом, оставить банки там и прихватить с собой какой-нибудь мешок, чтобы складывать в него припасы, если мы их найдем.
На обратном пути ощущение, будто кто-то за нами наблюдает, становилось сильнее и сильнее. Мне даже слышалось какое-то движение справа от нас. Джинкс тоже это заметила и направила в ту сторону пистолет, но там не было ничего, кроме колючего терна, и какой же удивительный это был терн — местами в нем оставались прорехи, но вообще такого разросшегося, такого путаного и переплетенного терновника я никогда не видала, а в вышину он превосходил высокого мужчину. Извиваясь, петляя и кружа, терновник тянулся от того места, где мы с Джинкс остановились, в чащу леса до самой реки.
Эта заросль из терновника, ежевики и плюща росла тут, должно быть, с тех самых пор, как существовал сам лес. Там, где мы стояли, заросль слегка прорежалась, но дальше она становилась только шире, плотнее и темнее. Лоза была толщиной с мой большой палец, шипы на терновнике — острые, опасные, будто на колючей проволоке, срослись так тесно, что мне припомнились сети-ловушки, с одного конца редкие, с другого — частые. Сквозь широкие отверстия рыба заплывает в ловушку, а потом ей ума не хватает развернуться и тем же путем выбраться на волю.
Мы вернулись к дому, мама снова отперла нам, и мы поставили банки на пол у очага. Про следы и сломанную лодку мы маме рассказывать не стали. Она и так ужас как боялась отпускать нас, а еду еще предстояло добыть.
И вот мы опять в лесу, Джинкс тащит пистолет, я — мешок и заступ. Мы держались опушки, разыскали дикий лук и свежие одуванчики. Мы даже корни сассафраса нарыли, чтобы заваривать из них чай. Мясо пришлось бы кстати, но, чтобы добыть мяса, пришлось бы кого-то подстрелить, а мы с Джинкс обе такие стрелки, что вряд ли сумели бы прикончить пулей существо, которое не смогли бы забить насмерть рукоятью пистолета.
Наконец собрались мы с духом и пошли к реке, туда, где видели ягодные кусты. Мы набрали сколько- то ягод и побросали их в мешок — жаль только, они перемешались с тем, что уже было в мешке. Джинкс отыскала дохлую рыбину рядом с довольно крупным полешком. Она поднесла рыбу к носу и понюхала.
— Не так уж давно она мертва, — заявила Джинкс. — Хороший окунек.
— Отчего она умерла?
— Записки не оставила. Думаю, сдохла, да и все тут.
Она передала рыбу мне, и я засунула ее в мешок.
Только во второй половине дня мы вернулись наконец окончательно с изрядно располневшим мешком. Терри спал, а мама сидела посреди комнаты в кресле-качалке, в котором прежде сидела старуха, и обеими руками сжимала обрез. Воздух в непроветриваемом доме стал жесткий, как проволока, и теплый, аж к телу прилипал.
— Мы даже не знаем ее имени, — сокрушалась мама, вспоминая прежнюю хозяйку дома. — Вы ее схоронили, а как ее звать?
— Уж я-то знаю, как ее звать, — огрызнулась Джинкс.
Мама попыталась что-то сказать, но смолкла на полуслове: поняла, что никто ее не поддержит.
Я почистила рыбу, голову и кишки бросила в огонь, отыскала более-менее чистую на вид сковороду, протерла ее тряпками и пожарила рыбу на остатках сала, которые хранила старуха. Мама сварила зелень и размякшие в мешке ягоды вместе, в одном котелке. В доме с закупоренными дверями и окнами от готовки сделалось невыносимо жарко, но надо же нам было поесть. Когда рыба и горшок с гарниром подоспели, мама ободрала кору с корней сассафраса и заварила чай. Джинкс отнесла Терри его порцию, присела к нему на кровать и ела вместе с ним — кусочек ему, кусочек себе. Мы наблюдали эту картину через открытую дверь, и я уж подумала, не подменил ли кто нашу Джинкс — откуда такая доброта и мягкость.
Мама, прихватив тарелку, снова уселась в кресло-качалку. Я устроилась с едой на полу. Ели мы пальцами — тарелки были еще туда-сюда, но вилки и ложки замурзаны до невозможности. Оказалось, что зелень с ягодами совсем не плоха на вкус, и насчет рыбы Джинкс не ошиблась — она померла прямо перед тем, как мы ее нашли, и оказалась такой же съедобной, как если бы мы сами сняли ее с крючка.
Мы доели, Джинкс вышла из спальни и прикрыла за собой дверь, оставив там сытого и снова уснувшего Терри. В котелке с корнями сассафраса кипела вода. Мы разлили чай по чашкам и стали неторопливо пить, обливаясь потом перед очагом. Сюда бы еще меда или сахара для сладости.
Потом я встала, пошевелила угли, разбила их, чтобы пламя приугасло и не поджаривало нас с такой силой.
— Я все обдумала, Сью Эллен, — заговорила мама, — и мне представляется единственный выход: ты и Джинкс поплывете на лодке в Глейдуотер, а там найдете способ вернуться за мной и Терри.
— Ага, верно, — сказала я. — Хороший план, будь у нас лодка.
— То есть как?
Я рассказала ей, что мы видели на берегу. Мама испустила тяжкий вздох, подалась вперед и аккуратно поставила чашку на пол возле качалки.
— Не может быть, чтобы он все еще преследовал нас, — сказала она.
— Ты слышала, какие истории про него рассказывают, — напомнила я. — Кто-то испортил нашу лодку и оставил следы ног там, у реки.
— Это мог быть кто угодно, — стояла на своем мама. — Дети похулиганили.
— От детей таких здоровенных следов не осталось бы, — заметила Джинкс.
На том разговор и закончился. Мы сидели в напряженной тишине, а комната наполнялась вечерними тенями, и снаружи поднялся ветер, застучал дождь.
Почему эта чертова погода не может наконец решиться, либо туда, либо сюда? Почему чертов Скунс не может просто прийти и попытаться выковырнуть нас из дома? По такому кругу гонялись друг за другом мои мысли, снова и снова, и круг никак не размыкался. Дождь все усиливался, вскоре уже и молния засверкала и гром загрохотал, как пьяница, бьющий в магазине горшки и тарелки. Буря разбушевалась, как в ту ночь, когда мы потерпели крушение, хорошо, что на этот раз мы сидели дома, в сухости и тепле. Вернее — сидели в сухости, покуда крыша не протекла. Протечка была небольшая, у самого окна, но уютнее от этого не стало.
Терри несколько раз просыпался, скуля от боли, и мы давали ему остатки самогона. Лично мне
