Костик, обиженно выкатив губу, набивал себе цену, что проделывал постоянно все последнее время. Он хвастался, что Ленка Сидорова забрасывает его любовными письмами, а Галька Тараканова караулит его возле подъезда и, когда отлавливает, вообще откровенно намекает на секс. А он, как дурак, ходит за ней, за Наташей, и ждет, пока она снизойдет до встречи. И что его мать опять неделю как уехала на заработки: могли бы трахаться, как раньше, ведь у них все хорошо было, а она даже зайти не хочет. Наташу неприятно резануло слово «трахаться», но она упорно молчала. Паузы становились все длинней. Костик предложил посидеть где-нибудь. Отстояв в «где-нибудь» приличную очередь, они оказались за столиком у самой сцены друг напротив друга. Он хотел сесть рядом, но Наташа остановила. Костик взял ее руку в свои жадные ладони и сказал, глядя в глаза:
– Наташка, ну я не могу без тебя. Я это понял давно уже. Мне никто не нужен. Только ты. Я бы на тебе женился. Честное слово.
Наташа не отнимала руку и медлила отвечать, подыскивая нужные слова. А Костик наседал:
– Ты ж говорила, что любишь меня, помнишь? Или для тебя это больше ничего не значит? Что изменилось-то? Скажи, Наташка!
Наташа молча высвободила руку.
Костик, решив, что он слишком «насел», оправдывался:
– Представляешь, поженимся, будем жить у меня. Вдвоем! Матери все равно по полгода не бывает дома. Я работать буду, а ты с малышом нашим будешь гулять в сквере. Все девчонки мечтают об этом...
– Знаешь, я – не все девчонки, – наконец вымолвила она. – И дело совсем не в тебе, Костя. Дело как раз в малыше.
– В каком малыше? Ты чего, Наташ? Я ж хотел как лучше... Ну не хочешь, не надо...
– А я серьезно. Дело в моем малыше, в ребенке, который у меня когда-нибудь будет. Я хочу, чтобы на серебряной ложке, которой он будет кушать свою кашу, был герб его старинного рода. И на воротах дома, где он будет жить. Понимаешь?
– Нет. Не понимаю. Ситникова, ты не заболела? Не все ли равно, что там на ложке будет написано? Тем более на заборе?
– На воротах.
– Ну, на воротах, какая разница.
– Большая.
– Я не понял... ворота тебе важней, чем я? Ты не хочешь? Не хочешь за меня замуж?
– Я вообще пока не хочу замуж. За тебя в том числе.
– А-а-а, понятно, – обиженно протянул Костик. – Сказок начиталась, значит? Принца будешь ждать? Ну, давай. Успехов! А, по-моему, твоя голова от всей этой дури уже как тыква! И ты не понимаешь, что ты сейчас сделала! Ты сейчас своими руками все разрушила. Золушка, блин! А обратно, между прочим, не получится! Ты слышишь меня?
Наташа смотрела на него и не понимала, что она вообще нашла в нем тогда, всего-то год назад.
Ирис на стене задрожал – кто-то долбил в дверь. Не дождавшись разрешения войти, в проем просунулась лохматая обесцвеченная голова Наташиной соседки по этажу.
– Привет, ты Наташка Ситникова с филфака?
– Я, а что?
– Там курицу на плите сожрали. Это ж ты жарила? Но ты это, не расстраивайся, приходи к нам, в 52-ю. У нас картошка есть. Прямо сейчас и приходи.
– Спасибо.
Голова скрылась. Наташа знала, что жить в обществе и быть свободной от этого общества все равно не получится. Надо бы пойти познакомиться с соседями. Да и есть хочется. «Да и Елена Николаевна никогда бы не стала валяться, задрав ноги, как я сейчас», – вдруг подумала Наташа и немедленно встала, расправив на себе одежду. Она посмотрела на себя в зеркало, причесала волосы. Зеркало, уставшее от бесконечной смены физиономий, сквозь подтеки и царапины отражало худенькую темноволосую девушку, не красавицу, но милую и довольную собой. Только очень голодную.
В 52-й комнате царило беспричинное девчачье веселье и вонь от подгоревшей картошки, к которой примешивался резкий запах смеси духов. С кроватей свисали какие-то вещи, в углу валялись сумки. Девчонки суетились вокруг двух сдвинутых табуреток, заменяющих стол. Наташа перезнакомилась со всеми, стараясь запоминать имена с первого раза – Лена, Света, Надя, Оля, Сулие, Оксана... Беззаботный треп не прекращался ни на минуту. Говорили сразу обо всем: об учебе, о преподах, о парнях, о магазинах, о шмотках... Картошка несмотря на то, что была приготовлена, видимо, «по-студенчески» – с виду подгоревшая, зато внутри сырая, – быстро закончилась, и Наташа занялась изучением своих новых подруг.
У Сулие красивые, четко очерченные скулы и густые черные волосы, да и фигурка ничего. Но глаза с набухшими веками и широкий азиатский нос придавали ее внешности слишком «этнический» вид. Надина ровная спина, классная попа и длинные ноги делали ее просто красавицей, но только со спины. Рыхлая прыщавая кожа, короткая шея и неправильный прикус быстро вносили свои коррективы. К тому же высветленные перекисью тусклые волосы с предательской чернотой у корней добавляли ей вульгарности, то есть доступности для масс, как теперь понимала Наташа. Это она сообщила о безвременной кончине жареной курицы. Курицу было, конечно, жаль, полукремированная картошка не смогла полностью возместить горечь утраты. Наташа улыбнулась про себя филологической находке «кремированная картошка» и продолжила наблюдение. У Ленки шикарные глаза, зеленые, огромные, в пушистых ресницах, нос тоже ничего, но губы невыразительные, ноги короткие и кривые, и попа «чемоданом». У Ольги – все слишком: слишком большой рот, слишком противный голос, слишком худые ноги. Она слишком много говорила и слишком хотела всем нравиться. Поэтому ее-то как раз и недолюбливали. Оксана была вообще никакая. Родителям стоило назвать ее Изольдой или Эвелиной, чтобы она запоминалась хотя бы на контрасте с именем. Вот только Светка, пожалуй, завоевала бы картонную корону на конкурсе «Мисс комната 52». Она была вся такая ладненькая, светленькая, аккуратная... Настоящая блондинка. Чуть побольше бы росточка – и почти принцесса.
Наташе нравилось рассматривать девчонок. Она давно это заметила. Ей нравилось рассматривать, а вернее любоваться красивыми «фрагментиками» внешности других девушек. И это вызывало в ней ощущение, похожее на ...возбуждение. Да, именно так называется это тепло, разливающееся внизу живота и сопровождающееся таким приятным пробегом мурашек по позвоночнику. Пусть и не таких крупных и парнокопытных, как от парней. Но все же надо называть вещи своими именами. И что же? Это значит, я... эта, ну эта... как ее? Ну не-е-ет! Она отказывалась произнести это слово хотя бы «про себя», подыскивая аргументы в свою защиту. И нашла: женская грудь ее абсолютно не привлекает! Нет, хорошо, когда она есть, еще лучше, когда она красивой формы и правильного размера, но сама по себе – не вызывает никаких эмоций. Значит, она все-таки правильная девушка и надо выбросить все из головы!
Увлекшись разбором своего подсознания, Наташа потеряла нить общего разговора. Девчонки обсуждали какую-то Евгению Борисовну. Наташа сразу представила большую попу, обтянутую юбкой, сквозь которую проступают тесные трусы, слишком откровенное декольте и химическую завивку тусклых волос непонятного цвета. Ей стало скучно. В углу возле кучи наваленных пакетов и сумок устроился мальчишка лет пяти, сын Надиной сестры Галки, зависшей в магазинах. Он был занят игрой и ни на кого не обращал внимания. Наташа подсела к малышу.
– Во что ты играешь?
– Да он пазлы весь день собирает, – ответила за племянника Надя. – Галка вчера купила ему в Детском мире, так фиг оторвешь его теперь. Ну и слава богу, не видно, не слышно зато. Всегда бы так.
Наташа придвинулась ближе.
– Можно посмотреть, как ты собираешь?
– Только, чур, не помогать! Я сам! – не отрываясь от игры, поставил условие мальчуган.
– Конечно, ты сам, – улыбнулась Наташа. – Я и не умею.
– Смотри, – снисходительно стал объяснять малыш. – Вот эту сюда нужно, а вот эту сюда, а, нет, вот сюда. Видишь, бампера не хватает у машины?
Наташа засмотрелась на почти собранную картину. Готовую картину, хитрым образом разрезанную кем- то на множество маленьких частичек. Задача играющего – собрать ее снова в единое целое. Один сделает
