– Вероятно, она подошла бы к вам так же, как к Бицу, – с простым любопытством.
– Но не стала бы кусаться или царапаться?
– Возможность такой реакции исключена. Она отпала вместе с инстинктами преследования и обороны. Особенно характерным для ее нового состояния было поведение, когда выскочил и бросился к ней Биц. Даже следов страха мы не обнаружили. Проявилось то же любопытство, стремление понять, что это за зверь, который когда-то так ее пугал.
– Каково же ее будущее? – спросил Лайт.
– Довольно печальное. Для нее исчезло все, что наполняло смыслом жизнь, – удовлетворение пищевых, половых и родительских инстинктов. Она навсегда утратила боли и радости бытия.
– Но остался усиленный аппарат поиска, – уточнил Милз.
– А для чего он ей? – спросила Минерва. – Да, она ищет то, чего не способна понять, ищет новое, что угодно – лишь бы новое. Без цели, без удовлетворения, бесплодно. Ведь ее Инт выше первой ступени никогда не поднимется. Это кошачий потолок. Днем и ночью будет только искать и ничего не найдет…
– А мы не можем совершить обратный синтез – превратить ее в прежнюю Кэт? – поинтересовался Лайт.
– Исключено, – твердо ответила Минерва. – Процесс необратим.
После эксперимента с кошкой Лайт на несколько дней погрузился в то состояние глубокого раздумья, когда он отключался от окружающей обстановки, смотрел на все невидящими глазами. Милз знал, что в таких случаях его лучше не тревожить, что все разрешится рождением новой идеи и Гарри войдет в норму. Но на этот раз отрешенность Лайта затянулась, и Милз не выдержал:
– Что случилось, Гарри? Поделись.
Его слова как будто проделали долгий путь, пока Лайт их услышал и откликнулся:
– Знаешь, Бобби… Мы что-то недодумали… Если чев будет так же лишен всех потребностей, как это произошло с Кэт, он, может быть, и станет величественным, но не человеком.
– Не понимаю. Ведь это входило в наши планы – избавить его от всех низменных материальных потребностей и тем самым освободить от всех отрицательных эмоций.
– И от положительных тоже. Утратив инстинкт продления рода, он потеряет весь комплекс альтруистических эмоций – наслаждение любовью, нежность, сострадание, доброту… Это слишком большие потери, Бобби.
Они оба смотрели на Кэт, продолжавшую свой бесцельный поиск.
– Страшно, – поежился Лайт.
– Ты смотришь на кошку. А у чева будет не кошачий интеллект. Ты отлично знаешь, как велики будут его творческие способности, его жажда познания, его целеустремленность. А разве не в этом смысл жизни? Разве счастье познания не возместит с лихвой все преходящие радости нашего бытия? Я повторяю лишь то, что много раз от тебя слышал.
– Все верно, Бобби. Но сейчас я увидел, как выглядит существо из витагена, и… Я думаю, что мы выбрали слишком легкий путь. Что-то нужно усовершенствовать. Чев должен сохранить свою связь с первоосновой природы, способность испытывать не только эмоции, связанные с интеллектуальным превосходством.
Милз обескуражено молчал. А Лайт вдруг вскочил с дивана и весело рассмеялся.
– Оробел? Ничего страшного не произошло. Просто задача стала сложней и тем интересней. Кое-что я придумал. Придется еще поколдовать над витагеном. Но по-прежнему главное – дешифровка мозга.
– Это еще больше затянет нашу работу, – озабоченно сказал Милз.
– Какое это имеет значение? – беспечно отмахнулся Лайт.
19
«Николо Силвер остался без рук!» Репортаж Фреда Биллинга, начинавшийся этим восклицанием, передали чуть ли не все станции мира. На уличных и наручных экранах можно было видеть, как хирурги ампутируют кисти великого пианиста, ставшего жертвой очередной автокатастрофы. Крупными, стереоскопическими планами демонстрировались раздробленные пальцы. При этом Биллинг напоминал колоссальную сумму, на которую они были застрахованы. Для контраста воспроизводился последний концерт Силвера и его одухотворенные руки, какими они были до несчастного случая.
Если не считать немногих ценителей старой музыки и близких друзей Силвера, это происшествие ненадолго запомнилось зрителям и слушателям. Лавина других, куда более сенсационных изображений уже на другой день оттеснила виртуоза, оставшегося калекой.
Однако прошло лишь два месяца, и Фред Биллинг вновь, и теперь уже надолго, привлек к Силверу внимание миллиардов людей. Даже те, кто раньше не переносил звуков рояля, теперь безотрывно следили за бегающими по клавиатуре пальцами музыканта. Режиссеры передач снова показывали их крупными планами, и каждый мог убедиться, что произошло неслыханное и немыслимое – вместо рук, размозженных при аварии и отрезанных на глазах всего мира хирургами, у Николо Силвера отросли новые, ничем не отличавшиеся от прежних.
Во взволнованных интервью знатоки фортепьянного искусства единодушно утверждали, что новые руки Силвера по своей подвижности, чуткости и мастерству ни в малой мере не уступают тем, которыми он завоевал заслуженную славу. Нынешнее исполнение любимых произведений было столь же захватывающим и вдохновенным. Но не только меломаны были потрясены свершившимся чудом. Недоумевали, спорили крупнейшие ученые всех специальностей.
К этому времени техника протезирования лишь немногим уступала совершенным средствам калечения людей. Купить новую ногу или руку было так же легко, как потерять старую в сутолоке повседневной жизни. Искусственные детали человеческого организма не только по внешнему виду соответствовали естественным стандартам. Миниатюрные и скрытые от глаз механизмы позволяли их владельцам легко справляться с теми немудреными операциями, которые еще выпадали на долю отживавших конечностей. Ведь ходить почти не приходилось, – этот трудоемкий и медлительный способ передвижения могли себе позволить только чудаки, воображавшие, что мир можно повернуть вспять, к тому времени, когда человек ходил и бегал, как обыкновенное животное. И для рук, нажимавших кнопки, особой изощренности не требовалось. К тому же кнопочная эра тоже подходила к закату, уступая место командам, подаваемым голосовыми связками.
И все же… И все же каждому владельцу протеза почему-то хотелось иметь свое, пусть бренное, но неотделимое, привычное с детства тело.
Над Николо Силвером нависла угроза потерять не только руки, но и жизнь. Стаи репортеров, подгоняемых хлыстом сенсации, и тысячи протезовладельцев осаждали виллу Силвера, охотились за ним, требовали открыть тайну второго рождения его пальцев. Табуны машин разных марок запрудили все прилегающие дороги и кружили над крышей его дома.
Только выступления официальных лиц, заявивших, что Силвер временно удален с Земли на одну из орбитальных станций и что создана специальная комиссия для обследования его рук и выработки практических рекомендаций, несколько успокоили общественное мнение. Но ненадолго.
Сначала появилось краткое коммюнике о том, как, по словам самого Силвера, произошло восстановление его рук. Некий ученый, имя которого Силвер назвать не мог, так как оно осталось ему неизвестным, оказался горячим поклонником пианиста и после катастрофы пригласил его к себе в лабораторию. Где находится эта лаборатория, Силвер не знает, потому что его доставили туда в усыпленном состоянии. И о том, что произошло в лаборатории, он тоже ничего сказать не может. Силвер пришел в себя только когда увидел свои руки такими же, какими они были до ампутации. Как они появились, он понятия не имеет да и, по его признанию, не очень этим интересуется.
Вслед за коммюнике было обнародовано заключение комиссии специалистов. Популярно изложенное для среднего телезрителя, оно заставило других специалистов усомниться, в здравом ли уме были их коллеги, когда писали такую чепуху.
Как уверяли члены комиссии, материал, из которого изготовлены новые руки Силвера, не имеет
