Я помолчала.
– Он сказал тебе, что у него на нас было?
– Сказал.
Я снова помолчала.
– И что ты мне теперь скажешь? – робко спросила я. – Ну, после того, как ты узнал…
– Скажу, что предпочел бы послушать твой рассказ. Хотя бы самое главное.
– Самое главное?
– Ну, да.
Я выдохнула и произнесла, как будто бросившись в холодную воду.
– Хорошо. Я скажу тебе самое главное… Я тебя люблю…
Теперь замолчал Сергей, причем надолго. Часы тикали, деньги на Женькином телефоне таяли. А потом он сказал. И его голос был другим. С какой-то странной интонацией горького гречишного меда, которую я слышала только от одного человека.
– Я тоже тебя люблю… И очень давно.
Вот так. Просто, обыденно. Мир не перевернулся. Не было сцены на балконе, миллиона алых роз и раскинутых в сторону рук на борту «Титаника». Просто несколько слов по телефону, которые не стали от этого менее важными. Но все было так, как должно быть. И совсем не важно, что он не держал меня за руку в этот момент. Мне было достаточно этого голоса с тоном гречишного меда, обволакивающего меня янтарной теплотой с головы до пят. И все. И целого мира мало. Или много.
– Спокойной ночи, – тихо сказал он в трубку. – Не переживай. Тебе больше нечего бояться.
– Сережа, – торопливо сказала я, – ты приедешь завтра?
– Приеду.
– Я буду ждать… А ты уверен, что …ну, Нафаня не проговорится?
– Не бойся, – мягко сказал Сергей. – Больше он никому ничего не скажет…
Жизнь снова стала меня радовать. И солнце светило как-то по-особому. И птички пели, как заведенные, и сковывающий меня все эти недели страх вдруг лопнул, как мыльный пузырь. Мне снова хотелось жить, хотелось прыгать, как маленькой девочке и снисходительно смотреть на тех, кто подобных чувств не испытывал.
В театре меня встретили, как вернувшегося из кругосветного плавания Колумба – возгласами и рукоплесканиями. Лошакова, которую тоже перепугало мое внезапное исчезновение, после доверительной беседы, расчувствовалась, осмотрела мой тщательно закрашенный синяк на щеке и сказала:
– Хорошо, что с тобой все в порядке. Нам тут предложили новую пьесу, в духе восемнадцатого века. Там роль как на тебя писана. Москвичи расстарались.
– Алекс я так полагаю? – осторожно поинтересовалась я. – Он мне в ресторане все уши прожужжал этой пьесой. Я так поняла, мне придется играть какую-то куртизанку?
– Вроде того. Шалаев пьесу почитал и откровенно мне признался – пьеса – полное дерьмо, слюни и сопли розового цвета. В Москве за нее никто не взялся, так этот Сумкин решил пропихнуть ее у нас.
– Оно нам надо? – изумилась я.
– Оно нам надо, – ухмыльнулась Лошакова. – Я бы послала его по матери вдоль по Питерской, да он, Алиса Геннадьевна, от красоты вашей сомлел. За свой счет хочет нам тут премьеру организовать к открытию сезона.
– Какая прелесть! – восхитилась я. – А свой счет у него в твердой валюте? Он хоть знает, сколько стоит постановка нового спектакля?
– А нам какое дело? Он, как мне тут Валериана шепнула, псих богатый. В Москве его даже за бабки никто слушать не стал, тем более, что он со своей писаниной прямо во МХАТ пришел. Ну, там ему дали пинка для ускорения и выперли. А тут эта поездка подвернулась. Валериана с ним спит иногда, вот она его выдернула из легкого запоя и потащила с собой. А тут ты во всей красе. И… как ты говоришь?
– И стало нам счастье, – машинально произнесла я. – Но ведь это бред полный! У нас спектакль провалится точно так же как в Москве, если не раньше. Или мы его вовсе не будем ставить, а просто возьмем бабки, а его кинем?
– Нет, – вздохнула Лошакова, – Сумкин вознамерился тут остаться, чтобы лично наблюдать за ходом постановки. И в наших интересах, чтобы он задержался как можно дольше. Нам декорации нужны новые, так мы под шумок их и закажем вместе с его декорациями. А ты его облапошишь, как ты это умеешь.
– То есть, я таки должна сыграть роль куртизанки? – усмехнулась я, – как Сатин в Мулен Руж? Благодарю покорно.
– Спать тебя с ним никто не заставляет, – вкрадчиво произнесла Лошакова. – Думаешь, я не знаю, что с Арсеном ты не спишь, а ведь он под твою дудку пляшет будь здоров. А этот твой новый громила, который тебя искал? Да он тут нас всех чуть не порвал. Я сильно сомневаюсь, что у вас дело до постели дошло.
Я не ответила, но глаза потупила на мгновение. Лошакова усмехнулась.
– Дошло, значит? Ну и ладно, дело молодое. Мужа не вернешь, а тебе дальше жить. Короче, Сумкина надо к ногтю прижать. Это я не приказываю – прошу. Кроме тебя сделать это некому. Мы его, конечно, будем как дорогого гостя кормить и поить, поить так особенно… У нас, Алиса, денег мало. Из бюджета выделяют такие крохи, что плакать хочется. В конце сезона три спектакля провалились, причем, заметь, не те, в которых ты играла. А у нас на начало сезона ни одной премьеры. Я тут людей привлеку, пьеску мы подправим так, что Сумкин даже не заметит. А ты убеди его, чтобы он не рыпался.
Я осуждающе посмотрела на Лошакову. Она сидела с кислым лицом и смотрела на меня как на спасителя.
– Ладно, – нехотя произнесла я, – постараюсь. Но спать с ним не буду, да и целоваться тоже. И так чувствую себя продажной женщиной. Скоро перед домом повешу красный фонарь и вывеску «Не проходите мимо».
Вот и ладно, – обрадовалась Лошакова и удалилась, колышась как студень. Я вздохнула: вот так и становятся на скользкую дорожку…
Сумкин при виде меня впал в экстаз, целовал мне руки и все намеревался припасть, так сказать, к персям. От персей я его деликатно оттолкнула, на роль коварной интриганки согласилась не раздумывая, чем вызвала новый шквал восторга. Сумкин лично пересмотрел наш скудный реквизит и костюмы, увиденным остался недовольным и велел заказать новые декорации и костюмы. Мне по его грандиозному плану полагалось аж четыре платья, что было безумным расточительством, но, в конце концов, не нам за это платить. Я бегло почитала пьесу и согласилась с Шалаевым. Сюжетец был действительно так себе, чуть умнее «Колобка». Шалаева и Костюкова, в кои-то веки снова игравшие в одном спектакле единодушно кривили губы. Им не нравились роли – престарелой королевы-матери при капризном инфанте и коварной герцогини неопределенного возраста, строящей планы по захвату трона. Шалаева сперва по привычке нацелилась на королеву, но потом, почитав роль, увидела, что герцогиня куда интереснее, характернее, да и хоть как-то эту роль можно обыграть. Костюкова, которой тоже хотелось сыграть королеву, уступила свою роль без боя, что было даже удивительно. Первый день прошел в распрях и ссорах, в которых я не участвовала. Первоначальный всплеск адреналина улетучился без следа, я была вялой и заторможенной.
Настроение поднял Сергей. Он забрал меня сразу после репетиции, едва я вышла из театра. «Хонду» я бросила на стоянке и уехала с Сережей. Он, поначалу нацелился на ресторан, но я от кабацкой пищи отказалась. Не хотелось ехать туда, где мне придется делать лицо, с утонченным видом попивать из бокала и фальшиво улыбаться, видя знакомые лица, которые с мнимым сочувствием продолжали выражать мне соболезнования, а сами шептались за спиной: «Смотрите, мужик только что умер, а она уже с другим спит! А ведь ее Мержинский из грязи вытащил…» так что мы поступили проще. Купили в супермаркете утрамбованную в фольгу жареную курицу, пару салатов, бутылку вина и что-то еще. Сергей набил продуктами корзину, извиняясь слегка смущенно, что дома бывает редко и, наверное, в холодильнике не найдется никакой еды.
Курица в фольге успела остыть, а салаты нагреться. Брикеты мороженого вообще растаяли, потому что выйдя из супермаркета мы через двадцать минут уже были возле стандартной девятиэтажки, где жил Сергей. Через двадцать две минуты мы влетели в квартиру, а еще через минуту уже лежали в постели, сминая сорванную одежду. Часа через полтора, (хотя кто из нас подсчитывал время?) Сергей вспомнил об
