— Вопрос, собственно, правильный. По закону я тебя зачислить не могу, поскольку тебе еще до восемнадцати лет прыгать и прыгать. Но помогать родителям — это, собственно, ваше право и обязанность. Это я не возражаю. Поможете — спасибо скажем.
Организационное собрание устроили на заброшенной футбольной площадке. К мальчикам присоединились и обе сестренки — Тамарка и Нинка, которые из коротеньких толстушек превратились в длинноногих, костлявых девчонок. Отец их был майором, характером они по-прежнему отличались напористым, поэтому с их участием молчаливо согласились.
Шурик доложил, что получен приказ организовать молодежную команду противовоздушной обороны, рассказал, что нужно делать, и предложил выбрать штаб. По предложению Славика Шурик был единогласно избран начальником штаба, а по предложению Шурика Славик стал его заместителем.
Чтобы не было обидно всем остальным, каждый получил командную должность: кто 'начальника первой лестницы', кто 'командира второго чердака'… Тамарка вначале осталась без назначения и очень возмутилась. Пришлось придумать ей пост 'комендант крыши'. Что это значит, никто не понял, но Тамарка успокоилась, и рядовых бойцов больше не осталось.
Работали все одинаково. Окна в квартирах заклеивали полосками бумаги. Убирали с лестниц и чердаков всякий огнеопасный мусор. Носили на чердаки воду и чистый, мелкий песок. Развешивали на видных местах лопаты и длиннорукие железные щипцы.
Шурик носился по всем лестницам, сам все контролировал и исправлял.
Дворник дядя Леша, ставший после ухода управхоза в армию главным хозяином дома, не сразу избавился от недоверия, внушенного ему несколькими поколениями мальчишек. Вначале он слушал Шурика, угрюмо хмуря кудлатые брови и ворча нечто невразумительное. Но когда ребячий штаб развернул кипучую деятельность, он проникся к Шурику уважением и смотрел на него, как на старшего дворника.
Через несколько дней пришел инструктор, молча обошел дом, выслушал доклад Шурика и сказал:
— Построй свой отряд!
Шурик дважды огласил двор пронзительным свистом, означавшим 'сбор всех частей', и весь молодежный штаб мгновенно собрался.
— Становись в шеренгу! — скомандовал Шурик. — Не толкайтесь. Тамарка, не лезь вперед!
Инструктор расправил плечи, вскинул голову и громко, как на параде, проговорил:
— От имени МПВО района объявляю благодарность бойцам вашего отряда.
Ребята молчали. Только Тамарка пропищала:
— Спасибо.
Инструктор пожал Шурику руку, похлопал его по спине и добавил:
— Молодцы, ребята. Пойдемте, я поучу вас, как зажигалки гасить.
Переполненные чувством гордости, члены штаба направились в красный уголок.
Вечером Елена Николаевна сообщила Шурику, что завтра она вместе с другими женщинами завода поедет рыть окопы. Дома ее не будет несколько дней. С бабушкой Славика она договорилась, что Шурик будет питаться у них.
Шурик боялся, что мама добавит обычные скучные слова: 'Веди себя хорошо. Слушайся бабушку'. Но Елена Николаевна не сказала этого. Она только крепко обняла сына и долго не отпускала. Шурик помог ей уложить вещевой мешок и скоро заснул.
Чувство грусти, возникшее утром, когда он проснулся и увидел, что остался один, быстро рассеялось. Каждая вещь в комнате — ключи от квартиры на столе, деньги, оставленные мамой, фотография отца на стене — напоминала: 'Ты взрослый. Ты сам ответчик за свои поступки. Ты сам знаешь, что нужно делать'.
С этого дня он стал еще требовательней к своей команде. Он устраивал учебные тревоги, сбрасывал с крыши условные зажигалки, гасил воображаемые пожары. Но членов отряда становилось все меньше. Эвакуировались Юрка, Петька Пузырь, Нинка с Тамаркой.
Втайне Шурик опасался, что немцев разобьют раньше, чем будет хоть один настоящий налет, и вся эта беготня по чердакам окажется зряшной.
В городе появились первые беженцы. Один из них попал к Ромке. Это был первый очевидец войны, и многие приходили послушать его рассказ о пережитом. Звали его Тихон Фомич. Еще не старый, крепкий на вид человек, с утомленным, давно не бритым лицом, бежал из Пскова. Сдерживая волнение, глухим, неподатливым голосом рассказывал он о тучах немецких самолетов, о танках, врывающихся в города, о паническом бегстве населения. Сам Тихон Фомич потерял на вокзале жену и дочку, долго их искал и едва вырвался из окружения.
— Эх, — горько жаловался он, — кабы не нога, ушел бы в лес, стал бы партизанить.
При этом он вздергивал штанину на правой ноге и показывал желтое дерево протеза:
— Еще на Карельском оторвало. Куда мне теперь?
Он рассказывал, как познакомился на какой-то станции с Ромкиным отцом и тот дал ему свой ленинградский адрес, чтобы было где остановиться на первое время.
Ромкина мама очень обрадовалась человеку, видевшему ее мужа живым и здоровым, и с готовностью предоставила ему отдельную комнату.
Псковский инвалид особенно пришелся по душе Шурику. Бывалый солдат, он все умел делать и гораздо лучше инструктора рассказывал о войне, о разных видах оружия. Он активно включился в подготовку дома к воздушным налетам, сам обследовал все чердаки и подвалы. Передвигался он быстро, и если бы не поскрипыванье протеза, никто бы не догадался, что в одном из его черных ботинок вместо живых пальцев мертвая деревяшка.
Прошла уже неделя с тех пор, как Елена Николаевна уехала рыть окопы. По ночам, перед тем как заснуть, Шурик долго ворочался и думал о матери. Он соскучился по ней как маленький, и иногда ему очень хотелось плакать. Шурик не тревожился о ней. Ему и в голову не приходило, что с ней может случиться что-нибудь дурное. Просто ему не хватало мамы, как иногда человеку не хватает воздуха.
Когда с маминого завода пришли две женщины и стали что-то говорить ему жалостливыми голосами, он не сразу их понял.
— Как не вернется? — переспросил он.
— Вернется, родимый, вернется, только не скоро. Немцы, видишь, отрезали их, все дороги перехватили.
— Где же она?
— Кто знает, родненький? Может, у колхозников схоронилась, может, с нашим войском отходит. Скоро узнаем, пришлет весточку. А ты вот что, сынок, собери вещички, которые поценней, и квартиру на замок. Завтра с нами поедешь.
— Куда?
— Далеко поедем. Завод наш эвакуируется, вот и ты с нами, не пропадешь.
Шурик опустил голову и решительно отказался:
— Не поеду.
— И не говори глупостей, — заговорили обе женщины сразу. — Сейчас же собирайся.
— Не поеду. Я буду здесь ждать маму и… письма от папы.
Сколько ни уговаривали его женщины, он твердил свое.
После их ухода Шурик долго сидел неподвижно, уставившись в серые паркетины давно не натиравшегося пола. Где мама?.. Что значит — немцы отрезали? Что теперь делать?
Шурик встал, увидел на вешалке старенький мамин халат с белыми пуговками и спрятал в его складках лицо.
Опять воздушная тревога. Сколько их уже было за последнее время! Казалось, можно уже привыкнуть к этому заунывному, угрожающему вою сирены. Но, как и в первый раз, сердце тоскливо сжимается и начинает биться так же часто и настороженно, как метроном в репродукторе. Время сбивается со своего ровного, неприметного шага и распадается на отдельные секунды томительного ожидания.
Шурик мог пройти по всем чердакам с закрытыми глазами. Он знал каждую балку, каждый стояк дымохода, каждый лаз на крышу. И на этот раз он обогнал женщин, отдыхавших на каждой площадке, и первым очутился на крыше.
