— Сева, что такое? — испугалась Катя. — Где… Что болит…
Я мог только скрипеть зубами. Мне становилось все хуже и хуже, а мир вокруг медленно, но верно терял краски, вращаясь вокруг своей оси. Голос Кати звучал все глуше и глуше, пока не превратился в комариный писк и не исчез совсем.
В госпитале Тулин провалялся недолго. В родную казарму он вернулся через пару недель. Капитан Кузнецов лишь покрутил головой, но ничего не сказал докторам, столь скоро решившим избавиться от пациента. Кузнецов не был уверен в правильности врачебного решения, но заниматься Пулей не было времени. Не до того было…
Прямо в казарме без видимых причин умер Дима Кабанцев, ротный повар, по прозвищу Шиза. Он долго валялся в госпитале с повышенной температурой, то выписываясь, то вновь отправляясь в санчасть. В тот злополучный день Кабанцев отстоял наряд и свалился в койку. Старшина, решивший сутки назад, что не фиг повару баклуши бить и поставивший его в наряд, сдал дежурство Кузнецову и ушел отдыхать. Шиза молча лежал на кровати, а перед отбоем вдруг начал корчиться.
Тулин, валявшийся на соседней кровати, и слушавший россказни ротного писаря Никиты Шмелева, вдруг настороженно повел ушами.
— Шиза, ты чего? — спросил он.
Шмелев оборвал рассказ на полуслове и направился к кровати Кабанцева, опустил руку ему на лоб и испуганно отдернул ее.
— Помираю! — вдруг взвыл Шиза. Шмелев отошел в сторону.
— У него лоб мокрый и ледяной, — вполголоса произнес он, — и пальцы как у покойника. С ним что-то не то…
Встать самостоятельно Кабанцев не смог. Пара крепких парней отнесли его в санчасть на одеяле. Тулин плохо спал ночью и видел, как к кровати Шмелева подошел Кузнецов и потряс его за плечо. Никита в одних трусах и тапках, сняв с шеи ключ от канцелярии, вошел туда. Когда Кузнецов ушел, Шмелев вышел с застывшим лицом, запер канцелярию и сел на кровать.
— Что? — тихо спросил Тулин.
— Шиза умер, — не поворачиваясь, ответил Никита и лег на кровать.
Кузнецова потом таскали особисты, хотя вины его не было. Объяснить тупому капитану, что диагноз все-таки ставил не он, а военный госпиталь было тяжеловато. Однако это не шло ни в какое сравнение с разговором родителей Димы Кабанцева. Они приехали из Петербурга на следующий же день. Мать тихо плакала в канцелярии, куда Никита носил воду кружками. Отец Шизы курил, не замечая, что сыплет пепел себе на брюки и уже прожег их в двух местах.
Ночью, когда несколько парней собрались в ротном спортзале помянуть Шизу, Тулин спросил:
— От чего он умер-то?
— Не знаю, — устало ответил Никита. — Никто не знает, даже врачи. Причину смерти так и не установили. Врачи говорят — сердце. А родители его сказали, что сердце у него было здоровое. Хотя у нас такие врачи, что я не удивлюсь, если у него почки не было, и никто этого не заметил.
Пить водку из армейских кружек неудобно, но этого никто не замечал. Водка слегка отдавала металлом и чаем, потому что кружки собирали наспех и никто их толком не мыл. 'Духов' решили не поднимать, Шиза был уже 'дедом', поминали его своим призывом.
— Он по духанке бывало картоху жарит дембелям, так сам даже не попробует, — тяжело вздохнул здоровенный парень, которого так и называли — Большой. — Отощал, кожа да кости… Он ведь самым безотказным был, всегда больше всех летал.
— Еще бы, — вдруг зло усмехнулся Шмелев. — Не тебя же заставлять. У кого на это здоровья хватит? А Шизу — пожалуйста, летай, парень!
— Я-то в чем виноват? — возмутился Большой.
— Да ни в чем, — вздохнул Никита. — Старшина еще, урод, в наряд его поставил. Представляешь, а если бы он там, на тумбочке дневального умер? И ведь молчал, представляете! Он уже умирал тогда и не жаловался…
Все одновременно вздохнули и молча выпили. В этот самый момент дневальный взвыл: 'Дежурный по роте на выход!' Кузнецов, вошедший в казарму, сразу отметил вильнувший взгляд дневального и хлопок двери спортзала, откуда выбежал дежурный, на ходу вытиравший губы. Кузнецов с ходу пошел туда, застав двенадцать 'дедов', распивавших водку.
— Вы что, офигели? — заорал Кузнецов. — По сусалам захотели?
— Да не орите вы, товарищ капитан, — тихо произнес Тулин. — И без вас тошно. Мы Шизу поминаем. Большой, налей ротному.
Кузнецов хотел было возмутиться, но поперхнулся, перехватив нехороший взгляд Севы. Большой от души плеснул водки в самую чистую кружку. У стены стоял Шмелев, смотревшим на Кузнецова с дурной пьяной ухмылкой. Тулин поднялся, взирая на ротного взглядом настороженного добермана. Кузнецов вдруг вспомнил мертвые закатившиеся к небу глаза Шамиля, в тот момент, когда сам Кузнецов едва не споткнулся об отрубленную голову боевика. И тут Кузнецов впервые порадовался, что очень скоро этот низенький паренек уйдет на дембель и ему, ротному, не придется беспокоиться о том, что станет с кем-либо, не понравившимся пареньку с таким метким прозвищем Пуля…
Пробуждение было почти приятным. Я приоткрыл глаза и увидел уже знакомую комнату, где отлеживался после столь трогательного внимания Тимофея Захарова. Рядом на постели сидел кто-то теплый и крутил ручку настройки приемника, который трещал и пытался спеть на разные голоса. Я с приятным скрипом потянулся и повернулся на другой бок, сцапав за попку сидящую рядом Катю.
— Хм-м, — неожиданным басом кашлянула Катя. Я испуганно отдернул руку, сообразив, что это не она. Впрочем, это было заметно с самого начала. Можно было смириться и с синей мужской рубашкой и черными брюками в тоненькую белую полоску, но вот глянцевая лысина Кате решительно не шла.
— Бойкий ты парень, как я посмотрю, — медленно, сквозь зубы произнес Змей, не стремясь повернуться ко мне. Я опасливо отодвинулся и постарался пискнуть в высшей мере испуганно. Получилось так себе. Не умею я пищать, кричать, впрочем, тоже не люблю. От боли я преимущественно вою, а в стрессовых ситуациях стискиваю зубы до крошева.
— Голова не болит? — участливо поинтересовался Змей и, встав с кровати, уселся на высокий табурет напротив.
— Не болит, — хмуро ответил я. — Только шум какой-то стоит.
— Голоса, наверное, — понимающе закивал головой Змей. — Представляю, как тебя это раздражает.
— Да, в принципе, нет, — хмыкнул я. — Голоса в моей голове я воспринимаю нормально. А вот голоса в твоей голове действительно раздражают.
Змей придвинул стул поближе. Я не шелохнулся, преданно смотря ему в глаза. Наш молчаливый поединок длился пару минут. Змей сдался первым.
— Непростой ты парень, как я посмотрю. Непонятный. Наверное, от этого такой дерзкий. Или ты не понимаешь, во что вляпался?
— Поймешь вас, — проворчал я. — Сначала ты под пули прыгаешь, стараешься человеку жизнь спасти, а тебе за это по кумполу вместо спасибо. Потом и вовсе на улице хватают, пистолетом тычут в пузо, да еще и пришить хотят не за хрен собачий. И все из-за доброты моей душевной! Сидел бы дома, не рыпался, глядишь, цел бы остался.
— Вот давай с этого момент поподробнее, — почти ласково попросил Змей. Только серые льдинки в глазах не располагали к выворачиванию души и битью пяткой в грудь. — Где тебя Сильвер прихватил и за что?
— Сильвер — это тот мужик из джипа? — уточнил я.
— Тот, тот, — оскалился Змей. Вот ведь артист! Не знай я, кто он, глядишь и поверил бы в его честность!
