— Простите, какой вы сказали пост? Второй раз от вас слышу...
— Омз... Вам что, Ольга Васильевна не говорила? Насчет охраны морального здоровья.
— А-а! Ну как же! — Анатолий с трудом сдержал улыбку. — Я просто не слыхал этого сокращения.
— А мы привыкли.
— И кто же вас определил на этот пост?
— Как кто? — снова удивился Марат Иванович. — Инкомз. Собственно, определился я сам, давно этим занимаюсь, прежде кустарным порядком, а сейчас вроде как на службе, работаю по плану, знаю что к чему.
— И еще есть посты, или вы один?
— По местожительству один пока. А по нашему микрорайону еще есть. В школе есть, на заводе, в общежитии, еще где-то...
Анатолий подивился живучести призрачного Омза и напомнил:
— Вы мне насчет прогнозов поведения обещали.
— Все будет. Я еще о Булочкине не кончил. Вот такой ведомый, как этот, может кем угодно стать — и мазуриком, и дельным человеком. Куда поведут. А ведут его разные силы. В одну сторону тянут школа, пионеры, наш клуб. В другую — Сережка Шуров. Наших и больше, и поумнее мы Сережки. А на деле выходит иногда, что Сережка сильнее. Почему?
Марат Иванович склонил голову набок, подождал ответа и, видимо довольный недоумением гостя, продолжил:
— Сережка доходчивее, понятней. Сережка не вообще говорит о светлом будущем, а предлагает конкретно: давай слямзим чего и поедим мороженого вдоволь, и в кино сходим на три сеанса сразу. Просто и понятно. А если колебнешься, опять же Сережка не будет стыдить жалкими словами, а двинет по затылку — оно куда убедительней. Вот так и получается. Поэтому для спасения Аркаши Булочкина пора бы ввести заслон Омза.
— А это что еще?
— Этого пока нет. Когда посты подают сигнал тревоги, должен сработать заслон — должен вмешаться райотдел Омза.
Марат Иванович даже обиделся.
— Странно. Я с детства веры не признаю. Либо знаю, либо не знаю, либо убежден, либо нет. Омз необходим. Среди прочих органов государства, которые нужны народу, осталась прореха. Ее нужно заделать. Больше как Омзом нечем. Вез него как без рук. Опоры нет. Все равно как если бы не было пожарной помощи. Случись чего, бегай сам, поливай из чашки. А тут детишки горят, в уголовники уходят, а позвонить некуда.
— Но жило же человечество тысячи лет без Омза!
— И без советской власти жили, тоже тысячи лет. А пришла пора, понадобилась и советская власть, и социалистический строй. Без Омза жили, поскольку ни при каком другом строе он невозможен
Старичок так разволновался, что листочки выпали у него из рук и разлетелись по полу. Анатолий помог водворить их на место.
Положив в ящичек карточку Булочкина, Марат Иванович вместо нее достал другую.
— Я ведь вас для чего позвал. Помните, о Лене Шрамове речь шла, о вашем заключенном. Вот его карточка. Давайте разберемся.
Карточка была обведена под линейку красной каймой и испещрена восклицательными знаками.
— Когда я завел на него дело, он уже успел побывать в колонии. По моей шкале — случай особой трудности. Стал я разбираться. Что, думаю, за чудовище такое. Читаю характеристику. Узнаю, что в колонию он попал по просьбе отца, за бродяжничество. Около года проболтался он в этой колонии. Вернулся домой, стал заниматься в пятом классе обычной школы. Вот, почитайте, что о нем пишут.
Анатолий полистал пришитые к делу школьные характеристики, отзывы из воспитательной колонии, выписки из актов, составленных детской комнатой милиции. По ним можно было понять, что Шрамов — неисправимый, дурно влияющий на других подросток.
— Судя по документам, он закономерно попал в изолятор. Все другие меры были исчерпаны.
— Закономерно, — ядовито прошипел Марат Иванович. — Мальчишка за решеткой, а вы — закономерно. Это закономерность нашей безрукости и подлого равнодушия. Вот смотрите: эту запись на карточке я сделал за полгода до ареста Лени: «Кандидат на скамью подсудимых». Какие у меня были основания для этого прогноза? Первое — семья. Ребята из университета назвали это постоянно действующим фактором. В отличие от других. Что за фактор? Разные формы родительской безответственности. Или пьяницы, или трезвые эгоисты, или просто жестокие люди, по любому поводу избивающие детей, или ослепленные любовью к своим чадам, балующие их, приучающие к легкой жизни.
— Старая истина.
— Да погодите вы! О втором факторе я уже говорил — связи. Безнадзорный подросток никогда не остается в одиночестве. И взрослые с трудом переносят одиночество, а дети его вообще не терпят. Так вот, если безнадзорный связался с другим, еще более запущенным, появляется еще один фактор для прогноза.
— А как вы пользуетесь такими прогнозами?
— Как могу... Когда знаешь, чего ожидать, можно ведь и предотвратить несчастье, сломать эту вашу проклятую закономерность. Ведь не о стихийном бедствии речь идет, а о наших собственных делишках. Пойдемте!
Марат Иванович убрал бумаги, накрыл лысую голову соломенной шляпой, взял палку с набалдашником, и они вышли.
С легкой руки одной старушки, перекроившей имя Антиверова на славянский лад, знакомые и незнакомые ему люди звали его Маратий Иванович. Старик, видимо, к этому привык, на странное прозвище охотно откликался и собеседников не поправлял. Пока они с Анатолием шли по двору, а потом по улице до следующего дома, Антиверова остановили несколько раз. Обращались к нему почтительно, смотрели с надеждой. Каждого он выслушивал терпеливо, склонив набок круглую голову, ничего не обещал, только делал пометочки на квадратике картона, припасенном в кармане пиджака, и важно шествовал дальше. На улице он был совсем другим. Говорливость и подвижность сменились серьезной молчаливостью и медлительностью старого, немощного человека. Останавливавшие его люди чувствовали себя как бы виноватыми перед ним, а каждое его скупо оброненное слово принималось как подарок.
— Плакуны чертовы, — бормотал он, взяв Анатолия под руку, — пока с их собственным сорванцом беды не случится, им на все наплевать, ходят умниками, не подступись. А как наш Коленька в милицию попал, тут уж слез не жалко и в ножки можно поклониться.
Шедший навстречу высокого роста мужчина заметил Марата Ивановича, хотел, должно быть, остановиться, даже замедлил шаг, но поглядел на Анатолия и не решился, только приподнял фетровую шляпу, сладко улыбнулся и прошел мимо. Под прогулочной маской холодного безразличия на его лице явно проступили — и желание поговорить, и колебание, и сожаление, что разговор не состоится.
Марат Иванович подтолкнул Анатолия локтем.
— Вот, пожалуйста. Геолог, важная шишка. Когда я приходил к нему, просил помочь клубу, рассказать ребятам об алмазной трубке, выставил меня за дверь. И когда я о его сыночке сигнализировал, слушать не хотел. А сейчас, когда его Васеньку из школы выгоняют, Маратий Иванович — первый друг... Ироды!
В квартире Шрамовых им открыла соседка и сразу же убежала в свою комнату. В узком коридорчике, заставленном всяким хламом, висели плотные пласты табачного дыма и винного перегара. Марат Иванович прошел к крайней открытой двери и пропустил вперед Анатолия.
Обычная, хорошо знакомая Анатолию, обстановка приюта пропойц. На грязном столе бутылки, стаканы, еда в бумажках. На железной кровати пьяная женщина. Двое мужчин сидели за столом.
— Здравствуйте, — сказал Анатолий.
Один из мужчин, лица которого Анатолий против света не разглядел, вдруг вскочил, засуетился, поднес
