сравнивала возможности, которые существуют сейчас для того, чтобы выправить положение, с теми, которые будут у органов Омза. Выходило, что будет несравненно лучше. И все радостно улыбались, а иногда хлопали в ладоши.
— Прежде чем перейти к общей дискуссии и подведению итогов нашей репетиции, — сказала Ольга Васильевна, — я попрошу нашего уважаемого гостя поделиться своими мыслями по поводу того, что он здесь услышал. Прошу, Афанасий Афанасьевич.
Солидно помолчав и покашляв, как будто пробуждая голосовые связки, Афанасий Афанасьевич окинул взглядом аудиторию:
— Мне уже пришлось знакомиться с общими идеями, изложенными в одной статье, которая, увы, не увидит света, идеями, так сказать, положенными в основу того представления, которое развернулось в столь блистательном исполнении. Я не буду злоупотреблять вашим вниманием и повторять аргументацию, развернутую мной в рецензии на упомянутую статью, и ограничусь некоторыми замечаниями и мыслями, возникшими у меня в ходе вашей репетиции. Кстати, название для данного мероприятия выбрано, на мой взгляд, весьма удачно (я имею в виду термин «репетиция»), поскольку его действительно можно рассматривать с позиций театральной условности, как некий фантастический спектакль, любопытный по замыслу и не имеющий ничего общего с реальной проблематикой наших дней.
Первые фразы Афанасия Афанасьевича гулко падали в тишину напряженного внимания. Но потом возник шумок, который так и не прекращался, то снижаясь до мушиного жужжания, то поднимаясь до многоголосого гула со звонкими восклицаниями и вопросами.
— Нельзя ли пояснее?
— Ближе к делу!
Афанасий Афанасьевич осекся и недоумевающе посмотрел на Ольгу Васильевну.
— Вы извините, Афанасий Афанасьевич, — сказала она, — я забыла вас предупредить, что на наших репетициях не принято обмениваться речами. Когда у слушателей возникают возражения или вопросы, они прерывают оратора, не дожидаясь конца его выступления. Это экономит время.
— Так разговаривают на базаре, — сказал Афанасий Афанасьевич, удивленно приподняв плечи.
— Может быть, поэтому на базаре всегда деловая обстановка, — заметил Андрей.
— Товарищи, прошу внимания, — постучала пальцем по столу Ольга Васильевна. — Вопросы и возражения тоже должны быть деловыми. Продолжайте, пожалуйста, Афанасий Афанасьевич.
— Хорошо, я буду предельно конкретным. То, что вы здесь надумали, — фантастика, причем фантастика вредная. Игнорируя колоссальный опыт коммунистического воспитания, отвергая испытанные формы и методы идеологического воздействия массовых организаций: профсоюзов, комсомола, пионерской организации...
— Простите, — перебила его Ольга Васильевна, — из чего это видно, что мы игнорируем опыт и отвергаем воздействие?
— Это вытекает из вашей практики.
— Наоборот! Наша практика только и станет возможной, если мы будем опираться на опыт прошлого и на силу организованных миллионов людей.
— Вы хотите воспитательный процесс подменить административным вмешательством. Конечно, куда проще действовать через суд и милицию, чем кропотливо выращивать человеческую личность и пробуждать те добрые чувства...
— На сколько веков рассчитан ваш воспитательный процесс?
— Как развивать личность Леньки Шрамова и Зои Клинкаревой?
— Кто отвечает за тех ребят, что сегодня ждут суда и сидят в тюрьмах?
Все, что Афанасий Афанасьевич считал нужным высказать на этом сборище, он заготовил заранее. Вникать в детали дела, осужденного им в целом, он не собирался. Проще было встать на позицию искушенного оратора, не позволяющего сбить себя репликами с мест. Переждав град вопросов, он повернулся к Ольге Васильевне и развел руки, изображая горестное изумление.
— Странно и удивительно, что вы, Ольга Васильевна, опытная уважаемая учительница, махнули рукой на проверенное веками духовное воздействие на юную душу и призываете заменить его мерами грубого административного принуждения.
По хорошо знакомому выражению лица своей учительницы Анатолий понял, как трудно ей слушать доцента Воронцова. Лавина гладких слов, так похожих на настоящие, полные смысла слова, грозила смять смысл спора, отбросить в сторону и похоронить те факты живой действительности, которые заставили их собраться в этой квартире.
Как всегда в таких случаях, Ольга Васильевна снизила голос и заговорила, отчетливо выговаривая каждое слово:
— Прежде чем ответить на ваш вопрос, я хочу напомнить вам, что нет такой благородной идеи, которую нельзя было бы извратить. Можно и проектируемый Омз представить как некий принудительный, карательный орган, призванный ограничивать права граждан и навязывать сверху волевые решения. Как и в любую другую организацию, в Омз смогут затесаться карьеристы, болтуны, невежды. Но разве из страха перед такой возможностью следует отказываться от самой идеи?
— Не вижу нужды в самой идее.
— Погодите. Вспомним, о чем идет речь. Только о том, чтобы от слов перейти к делу. Например... Мы много рассуждаем об ответственности родителей. Но мы не хотим считаться с тем фактом, что есть родители, которые просто неспособны, не в состоянии воспитывать своих детей. У них нет духовного контакта с детьми, нет и в помине нравственного воздействия. А разве вы не слыхали о матерях и отцах, которые просто бросают детей на произвол судьбы? И ни статьями, ни лекциями мы таких родителей не образумим. Хотя бы потому, что они лекций не слушают и статей не читают.
— Нужно привить им вкус и к тому и к другому! — воскликнул Афанасий Афанасьевич. — И мы этого добьемся!
— Вы добьетесь, — подтвердил кто-то иронически, — из кандидатов в доктора пролезете.
— Сейчас же перестаньте! — пристукнула по столу кулаком Ольга Васильевна и поспешила продолжить свой ответ Афанасию Афанасьевичу: — Я не сомневаюсь, что придет время, когда все взрослые будут педагогически образованными и нравственно стойкими людьми, когда все учителя станут искусными воспитателями, а все члены Академии педагогических наук — мудрецами. Но мы не можем ждать. Не можем спокойно взирать на то, как одно поколение преступников сменяет другое. Не можем. Поймите это.
Последние слова Ольга Васильевна произнесла совсем тихо. Глаза всех собравшихся были требовательно устремлены на Афанасия Афанасьевича. Он снисходительно усмехнулся.
— Утопия, Ольга Васильевна. У вас отличные побуждения, но привели они к беспочвенным мечтаниям.
— Да, мы мечтаем, — согласилась Ольга Васильевна. — Но мечта эта родилась на реальной почве нашего общественного строя. Мы предлагаем план практической работы. Может быть, он плох, наивен, — подскажите другой. Но нельзя топить, пусть даже незрелую, мысль в омуте демагогических обвинений. Мы уверены, что можно помочь сегодня, когда есть и плохие родители, и неважные учителя, и грубые мастера на заводах, и равнодушные чиновники. Уже сегодня можно послать наставника туда, где он необходим. Можно послать специалиста, чтобы распознать начало духовного распада и предотвратить трагедию. Только помощь! И не от случая к случаю, а помощь обязательную, скорую, повсеместную.
— Хороша помощь силами милиции и прокуратуры...
— Вы упрекаете нас в том, что мы рассчитываем на принуждение. Да, мы рассчитываем и на это. Но ведь принуждение принуждению — рознь. Советское государство принуждает посылать детей в школу. Оно принуждает делать детям прививки от оспы. Оно принуждает платить алименты. Разве в таком принуждении не заложена высшая гуманность? Или вы против и такого принуждения?
— Вы разговариваете со мной как с одним из ваших учеников, — обидчиво заметил Афанасий Афанасьевич.
— А я и с учениками всегда разговариваю уважительно. Я хочу, чтобы вы поняли назначение Омза. В его основе должен быть единый, научно обоснованный и материально обеспеченный план нравственного воспитания. Его исполнителями будут не только добровольцы, хорошие, по существу ни за что не отвечающие люди, а крепкий аппарат специалистов, обладающих всей полнотой прав и несущих полную
