и раскрашиванию, чья сильная сторона заключается в том, что хороший вкус в этих работах присутствовал не всегда.
Смерть Миттхауга в целом рассматривалась как нечто, произошедшее в той пограничной области, что отделяет несчастный случай от самоубийства. Эта сфера предоставляет обширные возможности тем, кто стремится интерпретировать мотивы чужих поступков и разгадать тайны человеческого сердца, дойти до самой сути (мое личное мнение: это бессмысленно). Факты таковы: наш повар упал на пути перед поездом на станции Парсонс Грин; я был с ним, хотя я объяснил следствию, что не могу представлять большой ценности как свидетель по причине борьбы, в которую вступил в тот момент со своими перчатками (моя мать велела скрепить их между собой отрезком резинки, которая была чуть-чуть коротковата, из-за чего мне приходилось прижимать одну перчатку к боку локтем, и только тогда я получал возможность вытянуть на место вторую и протиснуть в нее пальцы – далеко непростая операция, даже в лучшие времена неизменно отнимавшая у меня свободу движений и требовавшая большой сосредоточенности). Похоже, Митгхауг просто шагнул вперед и потерял равновесие именно тогда, когда этого делать не стоило, как раз в тот момент, когда поезд с грохотом влетал на станцию.
Есть в расследованиях и похоронах что-то, неизменно пробуждающее аппетит. В день коронерского следствия родители отвели меня в «Фортнум» выпить чаю; я съел тогда четырнадцать ячменных лепешек (личный рекорд). Вот почему мои мысли постепенно перешли на сравнительные качества оладьев, ячменных лепешек и традиционного английского чая со сливками, когда я выходил из мавзолея Шато д'Эрбо, следуя утвержденному и помеченному указателями туристическому маршруту, взбираясь по ступенькам навстречу солнцу на колоннаду, заворачивая за угол и едва не налетев – нас разделяли шесть дюймов! – со спины на молодую пару, за которой я, говоря прямо, следовал. Сказать, что это была полная катастрофа, будет ужасным преуменьшением действительного положения вещей. Я столкнулся с debacle.[226]
«Неслучайно debacle – слово французское», – заметил как-то мой брат, на очень дурно организованной церемонии торжественного открытия его работы неподалеку от его дома в Арле. В тот раз первая серия попыток снять покров со скульптуры пошла вкривь и вкось: как ни отчаянно дергали за веревку, стянуть сложное тканое облачение с монумента так и не удалось; так что механику в рабочей одежде пришлось в результате срезать ткань с фигуры вручную. Слово debacle предполагает крах скрупулезно разработанного плана: бедствие, после которого основные участники теряют не только то, чем сознательно рисковали, но значительно больше, как если бы попытка очаровать начальника, пригласив его на ужин и приготовив его любимое вычурное блюдо, закончилась бы смертью его жены от отравления, потерей работы, разводом, банкротством, вступлением в банду грабителей и последующей смертью в перестрелке с полицией (и это при том, что все, что тебя волновало вначале, – это что голландский соус может свернуться). Сравните скрытый в галльском debacle намек на неумение управлять ситуацией с откровенной хаотичностью, интимностью итальянского fiasco или с тупой мужественностью и прагматичностью (и я бы предположил – имплицитной обратимостью и потому, в самом глубоком допущении, оптимистичностью) американского fuck- up.[227] Как я уже отметил, я радостно и, теперь это стало понятно, опрометчиво отбросил маскировку, а уж мою одежду неприметной никак не назовешь. Единственной причиной того, что я немедленно не впал в панику, было то, что мое присутствие до сих пор, благодаря отвлекающему столкновению двух электрических инвалидных колясок в тридцати ярдах впереди, оставалось незамеченным. Инцидент перетек в сопровождаемый активной жестикуляцией спор; какое-то мгновение казалось, что сейчас начнется что-то вроде рыцарского турнира.
Я мягко шагнул назад, за колонну, из-за которой несколько мгновений назад так неосторожно вылетел. Но как мне было скрыться? Пара стояла таким образом, что я находился в единственной точке колоннады вне их поля зрения, в углу прямо позади них. Но, двинувшись в сторону выхода, я окажусь на виду, тогда как отступление в склеп через дверь с табличкой «Sortie Interdit[228]» было бы немыслимо, и не в последнюю очередь потому, что у двери не было ручки. Несколько секунд я, как в бреду, размышлял: не забраться ли мне в одни из рыцарских доспехов и не броситься ли, спотыкаясь и громыхая, со всех ног прочь. Или, наверное, более удачной стратегией было бы затаиться в доспехе до наступления ночи, а затем сказать охранникам, что я уснул в туалете. Но нет – я должен сохранять спокойствие. В этом контексте французская формулировка этого предписания, которую можно найти в любой инструкции по поведению во время пожара, авиакатастрофы или инцидента на тонущих паромах, очень полезна: «Gardez votre sang-froid!»[229] Было крайне маловероятно, чтобы мне удалось пробраться к выходу незамеченным, и в любой момент, стоит молодоженам сделать несколько шагов, я окажусь у них на виду – великолепный, одинокий и узнаваемый, как лось в оптическом прицеле винтовки.
Мне всегда нравилась аксиома Шерлока Холмса, гласящая, что если вы исключили уже все невероятные варианты, то, значит, решение должно лежать в сфере невозможного. Я стоял в своем закутке, спиной прижимаясь к тяжелым дверям мавзолея, и вдруг вспомнил максиму моего брата, что «Выхода нет» всегда означает «Выход». Поэтому я отважно и непоколебимо стоял и смотрел, как юная пара постепенно появляется передо мной, и тут группа японских экскурсантов, под предводительством человека в макинтоше, со сложенным оранжевым зонтом в руке, начала выходить из внутреннего помещения, а я искусно поймал дверь, ведущую обратно в склеп, большим пальцем ноги и придержал, пока человек сорок любителей культуры появлялись через нее на свет божий. И только потом, потеряв терпение, я одним махом обогнул нескольких оставшихся и принялся проталкиваться обратно в склеп против течения толпы, пробегая мимо экспонатов и мемориалов Шато д'Эрбо в обратном порядке – будто глядя, как перематывается назад кинопленка. «C'est interdit!»1 – крикнул охранник, когда я с силой прокладывал себе дорогу обратно через вход. Близость счастливого избавления переполняла меня восторгом, я промчался через парк, запрыгнул в свой «пежо» и, взревев мотором, газовал в сторону Фонтевро. Хотя даже в тот момент я удовлетворенно отметил, что охранник мгновенно определил меня как человека, хорошо говорящего по- французски.
Осень
Айоли
«Не будет преувеличением сказать, что мир и счастье географически начинаются там, где в кулинарии используется чеснок». Это слова К. Марселя Булестена, героя англо-французского кулинарного сотрудничества, необъяснимым образом не попавшего в «Larousse Gastronomique». И кто из нас не чувствовал справедливости слов Булестена, прибывая в край, само имя которого будто предвещает и пробуждает к жизни новые чувственные возможности, дарит несколько дополнительных нот к нотному стану наших эмоций, создает набор новых клапанов на церковном органе души. Это новое rapprochement[230] между телом, разумом и духом, это земля, которая есть одновременно идея, средство, metier,[231] программа, образование, философия, кухня, выражается одним словом: Прованс. И кто сможет забыть, как впервые попал в этот очаровательный край,
