Джетсет, Джетсет, мелькнуло в голове Хорхе. Что-то знакомое.
Поморщил лоб.
Карл Джетсет.
Порылся в памяти.
Карл Джинсет!
Джетсет — он кто?
Софи рассказала: о клубах и движухах. Джетсет — самый крутой стурепланский тусовщик. Хотя на девчонок ему пофиг, по правде сказать.
Последний комментарий заслуживал особого внимания.
В голове у Хорхе пронесся клич — словно в ней возликовали мультяшные матадоры из «Быка Фердинанда», кричавшие друг другу: То, что надо! Нашли, ура!
ЮВе встал спозаранку. Предвкушал. Нынче свершится. Если выгорит, их примут крутые бугры. У которых прямой выход на южноамериканские картели. Серьезные объемы поставок. Одно их слово — и карьера ЮВе кометой взовьется в кокаиновое небо.
Сидя в той части ресторана, что отведена под завтраки, все ждал, когда же наконец соизволят спуститься араб с Фахди. Листал британскую газету, попивал кофе. Не знал, куда себя девать.
Накануне спустил шестьдесят тысяч крон. На шмотки, сумку, туфли, еду, стриптиз в Сохо. Поздно ночью завалили в «Чайнауайт» — за один только столик с напитками пришлось отвалить пятьсот с лишним фунтов, но овчинка выделки стоила. Раскошелиться пришлось и на другое удовольствие — в кои-то веки побывал в шкуре покупателя, со своим бы не пустили. Но дело не в просаженных бабках. Огорчало другое — что бы сказали родители, узнай они о таком разгуле.
Послал эсэмэску Софи. Она вроде и дистанцию держит, а в то же время знает его, как никто другой. Только ей и открыл он свою двойную жизнь. Не всю, правда: о своих корнях ни-ни. Комплексовал из-за пролетарского происхождения и о сестре заговорить не решался. А потому терялся в сомнениях. Если он не может поделиться с ней сокровенным, какова тогда цена их отношениям?
Отложил газету. В голове четко оформились два вывода. Первый — больше общаться с Софи. Другая задача потрудней: выложить ей всю подноготную. Глядишь, Софи пригодится ему в поисках сестры.
К половине одиннадцатого подтянулся Фахди. Стали завтракать да вместе Абдулкарима поджидать.
Араб все не шел.
Часы пробили одиннадцать.
Четверть двенадцатого.
Фахди задергался. Но и беспокоить араба без нужды не хотел. Может, Фахди чего-то недоговаривает, подумал ЮВе. Чего-то боится?
Вот уж полдень.
ЮВе не вытерпел — пошел наверх. Постучался в номер Абдулкарима.
Тишина.
Постучал еще.
Глухо.
Одно из двух: либо Абдулкарим спит богатырским сном после вчерашнего оттяга, либо с ним что-то стряслось. Потому Фахди и дергается. «А с кем мы, собственно, встречаемся?» — задумался ЮВе.
Забарабанил в дверь. Прильнул.
Ни звука.
Бухнул еще.
Наконец изнутри донесся голос араба.
ЮВе отворил дверь.
Араб сидел на корточках на полу.
Сказал:
— Сорри. Не успел на утренний намаз.
— Ты молишься?
— Типа да. Тольки я плохой чюловек. Встать вовремя не могу, туда-сюда.
— Но к чему?
— Щто «к чему»?
— К чему молишься?
— Ты такой вещь не поймешь, ЮВе, потому щто ты шведссон. Я воздаю хвалу Аллаху. Ибо тело мое превратится в прах, в земля, из которого оно создан. Сказано: все чюловеки, негры и белый, швед и чучмек, богатый и бедный, — все существует по воле Аллаха, истинного, он их единый создатель и управитель.
Араб говорил на полном серьезе.
Для ЮВе же такие рассуждения казались никчемным вздором, поданным в грамотной обертке, заученными догмами; оспаривать жизненные установки араба теперь не было ни сил, ни времени. Просто усмехнулся в усы: со временем сам догонит, что важнее — кэш или Аллах.
А ныне труба зовет.
Араб даже не успел позавтракать.
ЮВе, Абдулкарим и Фахди выдвинулись на север, к Бирмингему. Два с половиной часа пути на такси. Араб заказал лимузин, в котором можно было вольготно вытянуть ноги, — в такой великий день не дело жаться в тесноте.
Ехали не куда-нибудь — к наикрутейшим буграм.
Могли добраться поездом, автобусом, самолетом. Но так — удобней, надежней, спокойней. А главное — по-гангстерски. Трюхать в автобусе, когда есть лимузин, — это ж верх кретинизма!
Араб стебался над мерами предосторожности, которыми обставила встречу принимавшая сторона. Позвонил незнакомец. Назвал время и место: Центральный вокзал. Напоследок: «Don't be late».
Выбрались за город — поехали сельской стороной.
Таксист включил радио. Из колонок на задних дверцах шпарил драм-н-бейс. Посконно британский.
Сам водила — молодой индус. И надо же было Абдулкариму накануне пополнить свой вокабуляр новым английским словечком —
За окошком раскинулись живописные пейзажи. Неторопливо проплывали деревни, тучные пашни. Мирные реки, петлявшие вместе с дорогой.
Английская идиллия.
Вокруг бушевала весна. Воздух теплый, особенно после Стокгольма.
Абдулкарима укачало — задремал, подперев щекой окошко. Фахди с ЮВе скупо обменивались впечатлениями и комментировали лондонские клубы.
— Слышь, а ты стриптизерш когда-нить снимал?
ЮВе почему-то вспомнил порнушку, которую они крутили на хате у Фахди.
— Не-а, а ты?
— Дык я ж не петух какой. Конечно снимал.
— Здесь? В Англии?
— Не, ты чё! Тут такую цену ломят, я торчу!
— Ну, торчать ты и в Швеции можешь, — засмеялся Юхан.
Задумался об их отношениях. С виду — исключительно деловые, разбавленные приятельским трепом. Однако ЮВе чувствовал: Фахди — парень душевный. Никогда не осудит, не опустит, не высмеет. Неприхотливый. Только две радости в жизни: качать булки да, если повезет, чпокнуть кого-нибудь. Наркота не его стихия: не ради бабок, власти или кайфа, а чтобы хоть как-то выразить свою привязанность к Абдулкариму.
Тут заговорил таксист. Вспомнил Стратфорд-на-Эйвоне и Шекспира. Выглянув в окошко, ЮВе увидел дорожный знак с названием города, а под знаком надпись: «The home of William Shakeaspeare».
Вот и бирмингемские окраины. Виллы, вылизанные сады. Плотная застройка, бельевые веревки,
