чего хотел.
– Не пройти вам вдвоем. – Уголовник покачал головой. Когда надо, он умел проглатывать оскорбления. – Все улицы закрыты, блоки стоят. Дорог ты не знаешь, кореш твой тоже не в курсе. Куда ехать, ты без понятия. Надо выручить друг друга, Шустрый. Бери нас с собой.
Собственно говоря, на это я тоже рассчитывал. Ловкач был во многом прав. Почти во всем. Главное – нам действительно неизвестен был город. Мало выйти на трассу, необходимо найти направление на Лебеди и добраться туда без приключений.
– Ты нас с того света вытащил, Шустрый. Подстав теперь не будет.
– Дело у тебя тут было… – напомнил я, все еще размышляя над решением.
– Сделал, – коротко отозвался Ловкач.
Бронетранспортер был оборудован целым рядом сидений в кузове – удобных, обитых тканью, откидывающихся. Я с Илюхиным, сидящим напротив, расположились у заднего борта. Это позволяло нам контролировать четырех зэков. Еще один находился на месте водителя, а за пулеметчика я поставил Москвичева, которому пришлось в темпе переодеться в немецкую гимнастерку. Еще одним «немцем» по пояс стал я. В случае внезапных неприятностей этого бы вполне хватило. На изорванной пулями немецкой рубахе, в которую я облачился, красовались витые погоны. Издалека меня можно было принять за офицера, а Москвичева – за стрелка-пулеметчика.
Бронетранспортер, безжалостно круша невысокие ограды и кусты, пробивался какими-то совсем уж неприличными путями прочь из города. Клаус хотя бы вез нас дорогами. Водила же, которого назначил Ловкач, пер по огородам, садам, проездам между домами, казалось, совершенно не разбирая пути. В очередной раз подпрыгнув на сиденье, я выразительно посмотрел на уголовника. Ловкач невозмутимо пожал плечами:
– Все будет нормально, командир. Никто лучше Гвоздя не знает эти места. Даже я так хорошо не могу тут ориентироваться.
Ну надо же. Командир. Впервые я не Бон и не Шустрый.
– Не нужно доказывать мне, что твое прозвище оправданно. Договорились, Ловкач? – несколько витиевато предупредил я.
Уголовник, ухмыльнувшись, понятливо развел руками. Ну еще бы. Все оружие, тщательно завернутое в снятое с немцев обмундирование, находилось в ногах у меня и Илюхина. Автомат на моих коленях был снят с предохранителя, как и аналогичная машинка у лейтенанта. Избытком доверия я не страдал. Возможно, будь я столь же предусмотрителен и раньше, Волков не уходил бы сейчас в небо гарью и пеплом, а трясся бы с нами на полу бронетранспортера.
– Вы оправлялись за своим больным. Что с ним? – не унимался уголовник.
– Нет его, – коротко отозвался я. У меня не было никакого желания рассказывать сейчас подробно обо всех перипетиях нашего побега и о смерти сержанта.
– С Хохлом что?
– Разошлись, – помолчав пару секунд, ответил я.
Ловкач понятливо кивнул. Подпрыгнул, как и мы все, на сиденье и через пару секунд снова обратился ко мне:
– Зла не держи, командир. Задачи у всех разные. Мне позарез нужно было свою выполнить.
На это абсурдное заявление я вообще не счел нужным отвечать. Говорить не хотелось – ни с Ловкачом, ни с кем бы то ни было еще.
Потери. Они неизбежны и при самом хорошем планировании. Наш же побег был обставлен тяп-ляп, и, наверное, смерть Волкова вполне логична. Однако эти доводы и понимание, которым тактично потчевали меня Москвичев и Илюхин, не снимало с меня ответственности. Командир группы виноват прежде всего. А командиром являлся я.
Это не абстрактные размышления. Ты перестанешь переживать лишь тогда, когда сумеешь не видеть в солдатах людей. Я так не умел.
Волков попал сюда с войны. Пожалуй, что с более жестокой и кровавой, нежели та, на которой был я. И разве не заслужил он жизни, и больше того – жизни мирной?
– У тебя свои секреты, командир, у меня свои. Поверь, для меня они важны не менее, чем для тебя твои. – Ловкач продолжал разговор, мало обращая внимания на то, что я его фактически не слушаю.
Теперь, по прошествии стольких дней, я четко мог сказать, что мое прошлое осталось в другом мире. Мои убеждения частью стерлись в пыль, а частью неузнаваемо изменились.
Во что я верил сейчас? Ну, уж точно не в белое братство и единение Европы. Виновен ли в том случай, поставивший меня и немцев по разные стороны фронта? Нет. Совершенно точно – нет.
Причиной было то, что я видел своими глазами и испытал на собственной шкуре. Фашизм в нынешнем исполнении нес рабство русским, и одно это уже заставляло меня быть его противником.
Я не раскаивался. Все, что я прошел, что я делал в своей жизни, было продиктовано лишь моими личными убеждениями. Изменились они – изменился и я.
Парня жаль. Он так и не вернулся с войны. Перескочив с одной на другую, не смог, не сумел выжить.
А мне повезло. Вернувшись с гор, я воевал в Столице. Ни на минуту, ни на секунду не прекращал собственного сопротивления. Попав сюда, я снова не изменил себе и был жив до сих пор. Наверное, этим следовало бы гордиться, но поводов для радости это не доставляло. Я не мог не видеть определенного сходства в наших судьбах. И без всякого позерства могу сказать, что какая-то часть меня умерла с Волковым.
Я не справился с очередным вызовом. И черт бы с ним, будь ставкой в этой игре всего лишь какие-то материальные ценности или нечто подобное. Но я не справился, и расплатой стала жизнь человека, небезразличного мне.
Подобное повторится. В этом я не сомневался. Неоднократно мне приходилось терять бойцов, друзей и товарищей. Это больно. Словно часть тебя уничтожают, заставляя черстветь и грубеть. Но это не избавляет от страданий полностью. Никогда.
– Теперь все по-другому, командир. Убедился я в тебе. Могу тебе верить, – вырвал меня из размышлений голос Ловкача. Уголовник требовательно и как-то доверительно заглядывал мне в глаза. Судя по всему, до того он произнес внушительный пассаж, который должен был меня удивить и разжалобить.
– Ты не получишь ствол, Ловкач. – Я покачал головой.
Илюхин, сидящий напротив, фыркнул. Расположившийся рядом с ним уголовник, внимательно следящий за разговором, неприязненно покосился на лейтенанта:
– Весело, глазастый?
Повернувшись к нему вполоборота, Илюхин поправил автомат, едва ли не ткнув его зэку в бок:
– Весело.
Лебеди
Другие
Йозеф Книппель, сложив руки за спиной, медленно вышагивал у окна. Терехов и Свиридов, ставшие с недавних пор практически неразлучной парой, молча наблюдали за немцем. Разговор, который затеял Книппель, заходил в тупик.
– Этот мальчишка должен быть передан нам. – Йозеф, резко повернувшись, уставился на капитана. – Никаких других вариантов, понимаете? Это требование! Он нанес оскорбление и должен за это ответить.
Терехов, скрестив руки на груди, демонстративно смотрел в сторону. Свиридов, напряженно размышляя о чем-то, потирал ладонью подбородок.
– Вы оттягиваете решение. Ни к чему хорошему это не приведет!
– Никого он не оскорблял, черт побери! – не выдержав, возразил Свиридов. – Парню просто прострелили ногу, Йозеф!
– Он ударил немца. – Книппель возмущенно ткнул пальцем в лейтенанта.
– Мы убили чертову уйму немцев, Йозеф! – Свиридов не принял столь смешного, на его взгляд, аргумента.
