автоматически повлечет за собой мою смерть. Однако я слишком сильно ненавидел того, кто стоял напротив, чтобы оглядываться на собственную судьбу.
Два коротких проверочных удара левой. Которые я легко сбил ладонью. Смещение, подшаг, игра корпусом. Он уходил под мою левую, что было вполне логично. Один короткий боковой или даже через руку… Главное — точное попадание в челюсть. Я ловил его взгляд, успевая смещаться. Видел движения ног, которые звонили мне — под левую, под левую!
Я защищался плохо. Вернее, почти не защищался вовсе. Уходил, отшагивал назад, сбивая короткие удары левой, призванные проверять дистанцию перед финишным ударом правой. Это значило, что я побежал, потерял темп. И очередную его левую я принял прямо в ладонь, перед подбородком. Тогда он и решился.
Маленький подшаг, левая нога втыкается в землю, опорная, и мощный, концентрированный удар уже сжатым, фиксированным кулаком правой руки. Возможно даже, через ладонь. Пробьет в любом случае.
Как бы ни было коротко и стремительно его движение, мое было еще короче. Мне достаточно было лишь поднять левую ногу, навстречу его движению, попадая в колено. Отчетливо и громко хрустнуло. Лейтенант, теряя опору изувеченной ногой, продолжая вектор своего направления, качнулся мне навстречу, сгибаясь, почти тычась головой мне в грудь. Я поймал его предплечьем под подбородок, заключая ладони в замок, прижимая бицепсом затылок и жестко фиксируя, и рванул строго вверх, выламывая шейные позвонки.
Еще несколько я мгновений сомневался. И лишь отпустив лейтенанта, увидев, как он валится на траву, а голова его болтается, словно у тряпичной куклы, успокоился. Даже если он не сдох сейчас, сию минуту, не думаю, что подобный перелом можно хоть как-то срастить или вылечить.
Другие
— Свой, — прошептал рядом Диляров. Будто и самому Терехову не видно было этого. Сначала подумалось, что это кто-то из разведчиков, переводивших их через линию фронта. Но подобная мысль отпала тут же. Потому как одеты они были совершенно иначе. Если рассуждать по примеру, то, выходит, и полковые ребята должны были провалиться сюда в маскировочных комбинезонах. Парень же был в обычной пехотной гимнастерке и грязных, извалянных галифе.
Положа руку на сердце, решение уже было принято. Два года кровопролитной войны уничтожили само понятие «компромисс». В конце концов, они оставили выбор пришедшим. Они их честно предупредили и уступать своих позиций не собирались. Возможно, когда-то он, Терехов, научится договариваться с немцами, а его люди смогут это принять. Но точно — не сегодня.
Весь личный состав, кроме снайперов, расположился вдоль колонны. На расстоянии пятидесяти метров, прикрытые кустами и подлеском, тщательно замаскированные, они не могли быть обнаружены даже самым тщательным наблюдением. Колонну бы выручили пешие дозоры по флангам, однако выделить их никто не озаботился.
Терехов, прижав к плечу винтовку, совместил мушку с целиком, и нажал на спусковой крючок. Шагнувший к советскому солдату боец в оливковой форме, брызнув кровью из пробитой головы, покачнулся. И в тот же мгновение волна огня накрыла беспечную колонну.
Сдернув сетку, прикрывающую расчищенный заранее сектор обстрела, открыли огонь Жилов и Развалов. Поставленная на лафет немецкая двадцатимиллиметровая пушка [77] выглядела странно. Однако ничего иного крупнокалиберного за немца не давали. Да и на пробных стрельбах сей гибрид показал вполне удовлетворительные результаты. В боевых же условиях она действовала и вовсе — вне всяких похвал.
Снаряды, не встречая сопротивления, продырявили насквозь кабину и моторный отсек стоящего последним автомобиля. Из открытого кузова полетели щепки и кровавые сгустки. Рассчитанный на пробитие двухсантиметровой брони, снаряд рвал тела, как бумагу, оставляя страшные раны, калеча и убивая по нескольку человек в тесном, забитом кузове.
В двухсекундные промежутки между строенными выстрелами пушки вплеталось стрекотание МГ-34.[78] Модифицированного, с легким затвором и, соответственно, более высоким темпом стрельбы. И эта «швейная машинка», согласно отведенной ей роли, короткими очередями превращала в дуршлаг легковые машины, не давая никакого шанса находящимся в них пассажирам.
Басовитый стук «Максима», резкие, как щелчок хлыста, выстрелы СВТ [79] — за всем этим стояли десятки и сотни смертоносных кусочков свинца, пожинающих свою жатву. Колонна, вопреки всякому здравому смыслу, остановилась в походном состоянии. Практически все бойцы находились в кузовах грузовиков либо в салонах легковых автомобилей. Более легких целей придумать было нельзя.
Нельсон
Как только протянувший ко мне руку охранник получил пулю в голову, я тут же рухнул на землю. Наверное, одновременно с долетевшим до меня звуком выстрела.
Упал и сразу прикрыл голову руками, сжавшись в комок. Над головой что-то замолотило в грузовик, будто кто-то со всей дури колотил по жестянке палкой. В уши вонзился истошный крик, мат, прервавшийся бульканьем, и истошный ор во всю глотку.
Выстрелы, выстрелы, выстрелы. Громкие, ошеломляющие. Треск деревянных бортов, шмяканье в людские тела, звонкие удары по железу. Визг пролетающих в опасной близости от меня пуль. Шлепанье попаданий в землю. Свист пробитых шин, обвисающих на скатах, дзонканье рикошетов от колес.
Приподняв голову, я секунду созерцал колесо грузовика, находящегося передо мной метрах в пяти, а затем прямо с земли юркнул под днище автомобиля. Сразу не мог себе объяснить, почему я действовал именно так и почему посчитал данное место надежным укрытием. Лишь устроившись за диском, старательно спрятав за него голову и улегшись так, чтобы быть полностью прикрытым им от огня, я понял, что к чему.
Даже не будучи специалистом, я могу вам сказать, что плотность огня была вполне достаточной, чтобы разнести что угодно к чертям собачьим. И это нападавшие демонстрировали с большой охотой, превращая все автомобили в груду металла, начиненную человеческими телами. Грузовик же, под которым я нашел свое спасение, даже не потерял колеса. Они были целыми, с шинами, не тронутыми ни одной пулей. Все попадания прошлись по кабине и бортам. Глупо было бы не понять подобный намек.
Снова залаял крупный калибр нападавших, и жестяные звуки пробитий заколотились в уши. Гулко, громко, на пределе выносливости моих барабанных перепонок. На фоне работы главного калибра подрывы гранат за моей спиной показались детской шалостью, наивными хлопушками.
Сколько длилось все это, я сказать не могу. Субъективное восприятие реальности утверждало, что очень-очень долго. Однако трезвая и незамутненная логика подсказывала, что вряд ли больше трех- четырех минут. Именно через это время, старательно перекрывая звуки винтовочных выстрелов и отрывистые пулеметные очереди, раздался первый крик:
— Не стреляйте, сдаюсь!
— Сдаюсь, сдаюсь, хватит! — вторил ему другой.
И третий. И еще один. Всего — четверо. Из всей колонны, насчитывающей, на мой взгляд, не менее пятидесяти человек.
— Выходите все сдавшиеся! — услышал я уверенный голос человека, привыкшего отдавать приказания. Я аккуратно выглянул из-за колеса, кидая взгляд на кусты напротив. Понятное дело, что если в меня не стреляли, значит, имели какие-то виды. Ведь оба охранника, что были при лейтенанте, получили в тыкву почти одновременно. Я был, думается, мишенью не тяжелее их. Однако меня оставили в живых. И
