помнила: в день моего приезда он обедал в «Приюте пьянчуги». Жилистый тип с морщинистым лицом… Сикл-палач. Полукровка, как и я, с невероятным сочетанием светлых глаз уроженца Калмента и темной кожи южанина. Никакой татуировки на мочке уха… и притом не евнух. Это означало одно из двух: то ли он был более ловок, чем большинство полукровок, то ли большую часть жизни провел на Гортан, где появление у полукровок потомства никого не волновало.
Второй был еще ниже ростом. У него была светлая кожа, зеленые глаза и темные волосы жителя островов Фен. На меня он смотрел со жгучей ненавистью. Домино, тот, у которого был пунктик насчет собственного низкого роста и который терпеть не мог высоких людей. Он смотрел на меня и улыбался.
— Господин, — почтительно спросил Сикл, — каковы будут твои распоряжения?
Зловоние всколыхнулось: его источник переместился. Магия нахлынула на меня и в ярости от того, что ничего не может со мной сделать, отступила. Я могла по запаху оценить ее силу. Растущую силу… С каждым днем дун-маг становился все могущественнее. Лучше бы хранителям разделаться с этим человеком до того, как он станет им не по зубам…
— Я хочу знать, кто помог ей освободить Деву Замка, только и всего, — промурлыкал голос. — Цирказеанка скоро вернется ко мне по доброй воле. Ее выслеживать не нужно. Но мне не нравится, что неизвестно, кто второй: обладающие Взглядом для меня опасны. Узнайте это, а потом избавьтесь от нее любым способом. Чем дольше вы с ней провозитесь, тем больше удовольствия получите, а? Неделю, месяц, год… Спешить некуда. Может быть, в конце концов, лучше всего будет приковать ее к стене в нашем борделе? Но только сначала узнайте имя второго. И позаботьтесь о том, чтобы имя она назвала правильное, понятно? Не позвольте ей вас одурачить.
Дожидаться ответа он не стал. Я слышала, как он уходит по песку, унося с собой вонь дун-магии.
Теперь я снова могла дышать и была в силах шевелить мозгами: думать о том, почему они считают, будто Флейм — Дева Замка; вспоминать всякие глупости вроде того, что мать Руарта обладает талантом силва; размышлять о том, какими дураками были мы с Тором, рассчитывая обмануть дун-мага, обладающего таким могуществом…
Я, насколько это было в моих силах, огляделась, пытаясь найти хоть какую-нибудь надежду… пусть самую маленькую.
Пляж вокруг был совершенно пустынным — ни домов, ни каких-либо строений, даже в море — ни одной лодки. Единственными живыми существами, кроме моих мучителей, были два морских пони, привязанных к шестам на мелководье. Они кувыркались в воде, спасаясь от жары, и их блестящие тела мелькали между волн, как нитки, тянущиеся за иголкой. Морской пони, шкура которого высохла, — все равно что мертвый. От них мало прока как от ездовых животных везде, кроме таких мест, как коса Гортан, где до моря можно добраться из любого места за час или два.
Морские пони дали мне первую надежду: на них можно было убраться отсюда, если бы только мне удалось освободиться от веревок.
Вторая надежда была вне досягаемости: мой меч. Он лежал на куче моей одежды, дразняще близкий.
Третьей надеждой был песок. Шесты даже в утоптанном песке можно расшатать, если есть возможность ими заняться. Только я сомневалась, чтобы Домино и Сикл оставили меня здесь без присмотра. И все же с шестами что-то получиться может: если притвориться, что я извиваюсь от боли…
Притвориться? Какое уж там притворство! Когда эти двое возьмутся за дело, боль станет неизбежной.
Я взглянула в безоблачное небо; солнце стояло почти над головой. Полдень… но какого дня? Я понятия не имела, сколько времени была без сознания. Меня мучила такая жажда, что язык и губы слиплись, словно смазанные слизью морского пони. Голова болела ужасно.
Флейм. Осколки воспоминаний кололи мой мозг. Сколько времени у нее осталось?
Домино склонился надо мной:
— Мы будем делать все очень медленно, сучка. Хочешь, я тебе кое-что пообещаю? Назови мне имя, которое он хочет знать, и я позабочусь о том, чтобы завтра к вечеру — а не когда-нибудь в будущем году — ты умерла. Выбирать тебе, моя милочка. Подумай об этом, а?
Я глухо рассмеялась:
— Завтра к вечеру? На такой жаре без воды я умру через несколько часов.
Намека Домино не понял. Он кивнул Сиклу, и палач подошел, подкидывая нож для разделки туш.
— Эта часть берега, — продолжал Домино, — известна обилием кровяных демонов.
Я промолчала. О кровяных демонах я никогда не слышала.
Домино прочел мои мысли.
— Может, ты их никогда не видела? Позволь показать тебе, что это такое. — Он прошел к кромке воды, поднял что-то с песка и вернулся. В руках он держал какого-то моллюска. Размером тот был с большой палец, сверху — лиловая твердая раковина, снизу — мягкое тело, как у моллюска-блюдечка. Домино повернул раковину так, чтобы мне была видна нижняя поверхность: она была пористой и слабо пульсировала. Ни пасти, ни клешней — ничего, что выглядело бы устрашающим или опасным.
Домино улыбнулся мне; его зеленые глаза жителя островов Фен были так похожи на мои. У тех, кто родом оттуда, глаза очень красивые, ты не замечал? Цвета чистой морской воды над прибрежным песком. Я часто гадала, унаследовала ли я глаза от матери или от отца… но я отвлеклась. Может быть, и специально — даже после стольких лет мне трудно говорить о том, что произошло дальше.
— Все еще не понимаешь? — спросил Домино. Он положил моллюска на руку, мягкой частью вниз. — Он ничего мне не сделает, если только не найдет открытую рану и не попробует крови. А вот тогда он присосется, вывернет желудок наружу и займется пищеварением. Мне говорили те, кто это испытал, что процесс бывает очень болезненным из-за ядовитого желудочного сока. Впрочем, я сужу скорее по крикам жертв — говорить никто из них уже не мог.
Домино ласково взглянул на кровяного демона.
— Они месяцами могут обходиться без пищи. Зато когда им удается найти раненую рыбу или животное, они впадают в голодное неистовство. Небольшая стайка может за неделю разделаться с китом. Да, вот еще что: раз они едят, то они и какают, конечно, а их экскременты — по большей части крепкая кислота. Считается, что это еще усиливает боль, хотя мне сомнительно, чтобы в данных обстоятельствах можно было страдать еще сильнее. Ну да ты скоро сама узнаешь, а? Может быть, ты даже расскажешь мне, — полезно будет узнать на будущее, понимаешь ли.
— Давай-ка я начну, — прорычал Сикл. — Хозяину нужно знать это проклятое имя сегодня, а не на следующей неделе. — Он наклонился и небрежно ткнул ножом меня в грудь. Рана не была ни глубокой, ни серьезной — он вовсе не хотел, чтобы я умерла от потери крови. Он хотел, чтобы рана кровоточила медленно…
Домино бросил моллюска на порез. Сначала ничего не произошло. Сикл ухмыльнулся и провел ножом мне сначала по животу, потом по бедру. Тварь у меня на груди зашевелилась, устраиваясь на ране как на своем законном месте. Сикл отошел и вернулся еще с парой кровяных демонов. Прежде чем осадить их на раны, он непристойно провел рукой по моему телу, потом ослабил веревку вокруг моей шеи.
— Нам ни к чему, чтобы ты удавилась, верно? — протянул он.
В следующее мгновение боль начала рвать меня на части. Других слов, чтобы описать это, у меня нет.
Я не собиралась стонать — не собиралась доставлять им такого удовольствия.
Я начала кричать и не могла остановиться. Собственных воплей я не слышала — боль не позволяла мне ни слышать, ни видеть, ни думать. Только чувствовать…
Если бы желания умереть было достаточно, я была бы мертва в первые же секунды.
Для тех, кого пытают, время значения не имеет. Тридцать секунд агонии кажутся длящимися всю жизнь. Если пытка не прекращается, уже не остается представления о том, что такое жизнь, — остается только страстное желание умереть. Смерть — мечта, которая отгоняет безумие; сознание того, что рано или поздно она придет, — единственное спасение от бесконечной боли. Я думала, что боль меня убьет, и радовалась этому.
Не знаю, долга ли я пролежала с кровяными демонами на моих ранах. Когда мои мучители сняли их, я
