поблагодарила бы их, если бы имела на то силы. На небе все еще светило солнце; стайка птичек чирикала в траве, над волнами летали чайки. Все было так, как бывает в самый обычный день…
К моим губам поднесли мокрую губку, и я жадно глотнула воды, наконец-то разлепив губы и наслаждаясь сладостью влаги, прекращением невероятных мучений. Теперь мое тело всего лишь болело. Хуже всего было сознание того, что рано или поздно я скажу своим палачам то, что они хотят знать. Шесты, к которым я была привязана, расшатались, пока я билась и извивалась, и Домино с Сиклом забили их глубже.
— Назови имя, сучка, — прошептал мне в ухо Домино. — Назови того выродка, что вместе с тобой освободил Деву Замка. Быстро, иначе мы посадим на тебя кровяных демонов на целую неделю.
Я открыла глаза и увидела перед собой бесстрастное лицо Сикла. Он менее откровенно, чем Домино, наслаждался моими страданиями. Сикл, такой же, как я, полукровка… Профессионал-палач… Я поставила на кон жизнь единственного мужчины, которого когда-нибудь любила.
— Тор Райдер. Тор Райдер из «Приюта пьянчуги». — Я запнулась, выговаривая это имя.
«Любимый, прости меня».
Молчание моих мучителей длилось слишком долго.
Наконец Домино процедил:
— Ну и что?
И Сикл покачал головой:
— Нет. Она слишком хитра. Хозяин думает, она служит хранителям, а они выбирают только лучших. И к тому же она полукровка. — Сикл цинично усмехнулся. — Тебе невдомек, Дом, что это значит, но я-то знаю. Брошенная с младенчества, голодавшая в сточной канаве. Девять из десяти полукровок не доживают до того, чтобы стать взрослыми, на всех островах, кроме этого. Только самые крутые поднимаются так высоко, как она или я. По какой-то причине она хочет, чтобы мы занялись этим Райдером, — тут или ловушка, или ложный след. Может, она решила отомстить любовнику, который ее бросил. Правильное имя после всего одного знакомства с кровяными демонами она не назовет. Кто другой проговорился бы, но только не она. — Сикл улыбнулся мне и уронил кровяных демонов на мои раны.
Я тонула в волнах боли, зовя на помощь всех, кого только знала, умоляя о прощении, взывая к Богу, в которого никогда не верила. Красный и оранжевый огонь жег мои глаза, я была расчленена, и куски вялились на солнце. Когда мне было пять, я дралась за объедки на задворках Ступицы; в шесть лет отбивалась от сексуальных притязаний старших мальчишек; в семь бредила в лихорадке в склепе кладбища; в тринадцать была навсегда изуродована хирургами-хранителями; в четырнадцать вонзила нож в изнасиловавшего меня подонка, а несколькими днями позже расплатилась своим телом с вонючим капитаном корабля, на котором добиралась до Фена; в пятнадцать продала душу хранителям ради того, чтобы оставаться в живых…
Ты был прав, Ниамор. Жизнь — дерьмо.
Флейм, милая Флейм, сможешь ли ты продержаться еще немного?
Я должна умереть…
Никто не может жить, испытывая такую боль.
Жизнь на таких условиях мне не нужна..
Как же хороша была вода…
Назову я вам имя, только убейте меня!
— Датрик. — Боже, как же он возмутился бы, что его могут счесть обладающим Взглядом, а не силвом! — Хранитель-советник. Скажите о нем дун-магу. Мне все равно. — Он вряд ли поверит в обладающего Взглядом советника, но кто знает… — Только убейте меня.
— Нет, сучка, нет. Мы еще не кончили. «Любимый…»
Вечность мучений — долгое время. Достаточно долгое, чтобы даже палачи, наслаждающиеся зрелищем, устали.
Игра надоела им, когда я стала снова и снова терять сознание, лишая их триумфа, да еще и заставив снова и снова вколачивать колья, которые я выдергивала из песка, когда билась и металась. Мучители выбросили кровяных демонов и принялись расписывать мне другие пытки, которые меня ожидали, — издевательства такие изощренные, что я не могла вообразить, как можно их вынести. Половина удовольствия для палачей — смаковать ужас и отчаяние жертвы.
Не знаю, был ли это все тот же день, но солнце начало заходить за дюны. Морские пони выползли на берег и лежали на песке; они свились в один клубок и вылизывали друг друга, наслаждаясь вечерней прохладой. На их зеленоватых шкурах играли розовые отблески заката. Сикл окатил меня ведром морской воды, смыв кровь и песок. Соль жгла мои раны, но такая боль могла показаться удовольствием по сравнению с адской пыткой кровяными демонами, если бы я не знала, что это всего лишь прелюдия к новым мучениям.
Я дрожала от ужаса, но мне повезло: до следующего акта трагедии, задуманной палачами, дело не дошло.
Домино наклонился, чтобы проверить веревки, — и получил стрелу в ягодицу. Оперенное древко качалось из стороны в сторону, как хвост у переодетого зверем актера на ярмарочном представлении; однако стрела была самой настоящей, и Домино взвыл от боли и ярости. Сквозь туман терзающей меня боли все это казалось мне абсурдным: брыкающийся осел, криками развлекающий зрителей… Потом Сикл, все еще разинув рот, глазевший на Домино, получил стрелу в плечо, и я перестала лежать неподвижно, словно пораженная молнией, и начала дергать несколько ослабевшие путы на руках и ногах.
Еще одна стрела, на этот раз попавшая в бедро, заставила Сикла с визгом покатиться по песку. Домино удирал на четвереньках, из его задницы торчала вторая стрела — еще более карикатурное подобие хвоста. Я высвободила правую руку, хоть к ней все еще оставался привязан кол, и потянулась к мечу, лежавшему на куче одежды.
— Я здесь, любовь моя, — сказал мне в ухо чей-то голос. — Все кончилось.
Этот голос был райским блаженством.
Я закрыла глаза и перестала бороться, перестала испытывать боль, прекратила отчаянные попытки позаботиться о себе. Первый раз в жизни я вверила себя чьей-то заботе.
Он перерезал веревки и нежно приподнял меня.
— Насколько сильно ты пострадала? — спросил он, и в голосе его была та боль, которой я больше не испытывала.
— К счастью… я не обгораю на солнце. Я немного изодрана… в некоторых местах… но все не так страшно, как кажется. — Или чувствуется… Впрочем, теперь уже и не чувствуется.
— Не хочешь ли, чтобы я распял этих мерзавцев и скормил их кровяным демонам? — В тоне Райдера была констатация того факта, что он узнал знаки на моем теле, — и понял, что они означают.
Я открыла глаза и огляделась. Домино исчез, но далеко уйти он не мог. Сикл пытался доползти до морских пони, но раны его были тяжелыми, и успех ему не улыбался.
— В этом была бы… поэтическая справедливость, Тор, но… нет. Не думаю, что таков… твой стиль. Ты не должен делать этого… ради меня.
Он заколебался:
— Не мой стиль? Да, пожалуй… но соблазнительно, Блейз, очень соблазнительно. Я готов, если это тебе поможет. Ради тебя я сделаю что угодно.
— Просто убей их, Тор. Подобным существам не следует позволять существовать.
Тор ненадолго оставил меня, чтобы покончить с Сиклом: он оглушил его рукоятью моего меча, а потом перерезал горло с безжалостной эффективностью. Когда он отвернулся от тела, словно не желая признаваться себе в том, что сделал, выражение его лица пронзило меня, как острый коралл.
Я подняла руку и остановила Тора, когда он двинулся следом за Домино.
— Не надо, Тор. Оставь его.
Он не сумел скрыть облегчение, хоть и пытался. Что-то в том, что мне было известно об этом человеке, друг другу противоречило, но я была не в таком состоянии, чтобы разгадывать эту загадку.
Тор вернулся ко мне и поднес к моим губам мех с водой, потом обмыл раны и помог мне одеться, растер запястья и щиколотки, чтобы восстановить кровообращение, прикасаясь ко мне нежно и осторожно.
— Как Флейм? — спросила я, не в силах больше скрывать терзавшего меня страха.
