одобряют выпивку. Они не одобряют игру в карты. Им не по вкусу музыка и танцы. Они не выносят шлюх и любителей заключать пари. Словом, они запрещают все, что может хоть чем-то порадовать человека. Ну, я бы и не возражал против этого, если бы они держали свои взгляды при себе, так нет: им непременно нужно заставить тех, кто их богу не поклоняется, чувствовать себя виноватыми, а уж своих единоверцев они за такое в тюрьму бросают. Дошло до того, что, когда феллиане заходят сюда пообедать, все пьянчуги разбегаются.
Я поразился. Когда я в последний раз был на побережье, до подобных крайностей дело не доходило.
Я, правда, стал гораздо меньше путешествовать с тех пор, как мы с Джастрией расстались, однако я оставался врачом, а некоторые растения и другие ингредиенты лекарств раздобыть на Небесной равнине было нельзя. Прибрежные леса Мекате, может быть, и тянулись узкой полосой, окаймлявшей нагорье, тонкой оборочкой между склонами и морем, но в них росло такое множество разных растений, что у ботаника дух захватывало, а врач мог собрать там бесценные сокровища. Поэтому я спускался с Крыши Мекате по крайней мере раз в год, или покупая нужные мне снадобья в лавках, или собирая растения в лесах. Я всегда старался сделать эти вылазки короткими: то, что я видел на берегах Мекате, неизменно разбивало мне сердце.
Трактирщик продолжал болтать:
– Вы, жители Небесной равнины, имеете голову на плечах. Вы ведь не поклоняетесь Фелли, верно?
Я покачал головой и даже фыркнул от одной мысли, что горцы, разводящие селверов, могут принять эту доктрину. Мы были слишком практичны и слишком довольны жизнью. О, проповедники-феллиане пытались проникнуть на наше нагорье со своими идеями, так же как и менодиане, но все они наталкивались на непробиваемую стену равнодушия и в конце концов отправлялись со своими представлениями о боге, грехе и загробной жизни куда-нибудь в другое место.
Я уже начал гадать, как мне избавиться от болтуна, когда один из игроков потребовал выпивки, и трактирщик отправился их обслуживать. Я решил допить мед и уйти в свою каморку, но пока делал последние глотки, я почувствовал странный запах. Пахло перьями. Я определенно чуял перья, а зал гостиницы поздно вечером казался совсем неподходящим местом для птицы.
Я с любопытством огляделся. Мои глаза не сразу обнаружили то, что учуял нос: какая-то бурая птичка размером с ласточку сидела на стропилах над столом, за которым шла игра в карты. Я не мог определить, что это за птица, но зал гостиницы явно был для нее неподходящим местом. Птица выглядела беспокойной: она то вертела головой и посматривала вниз, то начинала переступать лапками и хлопать крыльями. Один раз она даже перелетела с одной балки на другую, а потом обратно. Бедняжка явно оказалась в западне и не знала, как выбраться наружу. Я ей посочувствовал.
Игроки за столом шумели. Трое из них были уже здорово пьяны; двое других добродушно спорили по поводу предыдущей сдачи: они не могли решить, благодаря чему – удаче или умению – единственная женщина среди них выиграла заметную сумму. Я никогда не играл в карты, и их разговор был мне непонятен, но мне показалось, что за столом царит странное напряжение. Кто-то переживал по поводу проигрыша, а женщина была обеспокоена, хотя умело это скрывала. Между игроками шевелило щупальцами подозрение, и запах его очень отличался от острого аромата эля в бочке у стены или горького пива, которое варили в задней комнате.
Я насторожился. Передвигаясь по скамье так, чтобы иметь возможность незаметно уйти в свою комнату, я умудрился опрокинуть свою кружку. Ни один из игроков даже не оглянулся на шум. Да, определенно было пора уходить.
Когда я наклонился, чтобы поднять с пола кружку, один из игроков, молодой парень с пронзительным голосом и покрасневшим от выпивки лицом, бросил на середину стола несколько монет и заявил:
– Теперь твоя очередь, сестрица. Ну-ка посмотрим, побьешь ли ты мою ставку.
Женщина подняла глаза к потолочным балкам, словно обдумывая возможности, потом положила свои карты на стол рубашками кверху, улыбнулась и покачала головой.
– Нет. Этот круг за тобой, приятель. Да и вообще мне пора отправляться в постель.
– Подожди-ка, – вмешался еще один игрок, удержав руку женщины, протянутую за лежащим перед ней выигрышем. – Не можешь ты всех нас обыграть, а потом просто уйти!
Она пристально взглянула на него, теперь уже не улыбаясь. Будь я одним из ее партнеров, я бы встревожился: в этой женщине было что-то такое, от чего у меня защипало в носу.
– А я думаю, что вполне могу, – сказала она, отводя удерживающую ее руку. – Не хочешь проигрывать, так не играй. Ведь…
Ей не удалось договорить. В тот самый момент, когда я поднялся, чтобы отправиться наверх, дверь зала распахнулась, и внутрь ввалилась целая толпа.
Это были не клиенты, пришедшие промочить горло, тут сомневаться не приходилось. Один из них был в синей мантии, башмаках на котурнах и цилиндрической шляпе с узкими полями – так одевались феллиане- священнослужители, это мне было известно. Остальные выглядели бандитами: у всех в руках я заметил длинные дубинки с закругленными концами. Жрец обвел комнату взглядом и указал на игроков. Громилы с дубинками окружили стол. В зале воцарилась полная тишина. Торговцы незаметно испарились, воспользовавшись боковой дверью. Цирказеанка не двинулась с места; я тоже.
Кто не остался неподвижным, так это игравшая в карты женщина; однако ее движение было таким незаметным, что я сомневаюсь, что вновь пришедшие его заметили. Она положила руку на рукоять меча – ножны висели на спинке ее стула. Я был заинтригован: я и представления не имел о женщинах, которые пользуются мечами. Я разрывался между опасением привлечь к себе внимание, если попытаюсь уйти, и нежеланием оставаться в зале.
Тут заговорил трактирщик:
– Сир-жрец! Прошу тебя, это приличное заведение…
Жрец бросил на него испепеляющий взгляд.
– В приличных заведениях не допускают азартных игр.
Один из молодых людей, сидевших за столом, вскочил на ноги с явной агрессивностью.
– Сир-феллианин, какое тебе дело?
